Аборигены галактики

Три недели экспертизы пролетели как один день. Сначала Марине казалось, что ситуация стандартная – талантливая молодежь подросла, оперилась, готова к самостоятельным исследованиям. А патриархи из институтского руководства «не пущают». Не из-за вредности, разумеется. Просто они и сами на покой уходить пока не хотят. Они и впрямь жизнь на это потратили, вне науки себя не мыслят. Решается такой конфликт исключительно оргвыводами вышестоящей инстанции. Да, жалко. Но ничего не поделаешь – петицию подписали две трети сотрудников института. Адам Касслер сам виноват, что после стольких лет работы оказался в изоляции. Марина разговаривала с каждым из подписавших с глазу на глаз, чтобы убедиться – даже на ассистентов, молодых парней и девушек, никто не давил. Все искренне верили, что старик-директор – камень на пути речного потока. Убрать его, и работа наладится. Оставалось подготовить экспертное заключение, и можно возвращаться в Москву.

Но для того на командировку и выделяют три недели, а не три дня, чтобы не наломать дров в спешке. Когда Марина пожила среди этих людей чуть дольше и смогла взглянуть на работу института изнутри, то поняла – все не так. Адам Касслер продвижению молодых ученых не мешает, скорее наоборот. Заместителю директора института по науке Леппе – сорок два года. Главному математику Шершунову – тридцать шесть! Среди заведующих лабораториями только один – ее, Марины, ровесник, остальные моложе. Да, на административно-хозяйственных должностях сидят «патриархи». Но это синекура, своего рода награда за былые заслуги, практика общепринятая. К реальным научным задачам, решаемым в институте, их деятельность имеет весьма косвенное отношение. Причина застоя была в ином. Возможно, Касслер и в самом деле старая, замшелая запруда. Убрать его, заменить кем-то из молодых несложно. И что получится? Уйдет вода и река обмелеет? Да, в лабораториях составлялись планы и графики исследований, проводились эксперименты. Но скорее для отчетности, а не для конкретного результата. Все это весьма походило на умышленную дискредитацию руководства. То, что внутренний конфликт ударил по репутации всего института, было не виной Касслера, а скорее, его бедой. И Марине захотелось написать совсем иное заключение. Тоже с оргвыводами. Но противоположными тем, на которые рассчитывали инициаторы петиции.

Однако до окончания командировки было все еще далеко, и Валевская продолжила разбирательство. Теперь она наблюдала не за работой лабораторий в целом, а за каждым сотрудником в отдельности. Она слушала разговоры молодых ученых, заглядывала в их глаза. И видела там то, чего быть не должно: скуку и безразличие. Им было неинтересно! Больше того, они считали свою работу ненужной и бесполезной. И означать это могло только одно. Собственно, ответ на первопричину кризиса Марина услышала в свой самый первый день в Кейптауне, просто тогда пропустила его мимо ушей. Теперь вспомнила: «перпетуум мобиле». Хронофизика зашла в системный тупик. Касслер, посвятивший ей всю жизнь, не желал, – да просто не мог! – признать это. Он по-прежнему пытался крутить маховик исследований, не замечая, что машина давно работает на холостом ходу. И ученикам не удавалось переубедить учителя. Отсюда и возникла петиция в Особую Комиссию. Если Касслер уйдет на покой, его преемник быстро и четко докажет, что идея путешествий во времени не имеет практического решения. Теперь Валевская понимала, какое заключение должна написать. И чем это закончится. Три года назад она вот так же собственными руками закрыла сверхглубокую скважину на Огненной Земле. Потому что «…продолжать расходовать колоссальные ресурсы на проходку сквозь мантию нецелесообразно. Теоретическая модель земного ядра полностью соответствует наблюдаемым явлениям. Практическое же подтверждение ее достоверности более эффективно можно получить, изучая обломки землеподобных планет, обнаруженных в Дальнем Космосе». Аминь.

Марина Валевская двадцать три года проработала в Особой Комиссии. Прошла путь от ассистента до старшего эксперта, а потому имела возможность наблюдать, сопоставлять, отмечать тенденции. Они не радовали. С каждым годом все чаще закрывались темы исследований, до того считавшихся перспективными, останавливалась деятельность целых институтов. И самое неприятное – с каждым годом усиливался отток молодых ученых. Они уходили из науки без видимых причин, на взлете карьеры. Вернее, причина была – им становилось неинтересно то, что не сулило немедленной отдачи. Причем отдачи конкретной, ощутимой. Они хотели всего и сейчас. Потому в прикладных науках застоя не было. Трансгенетика, бионика, биохимия, материаловедение, квантовая энергетика чувствовали себя вполне вольготно. А те направления исследований, что помогали делать жизнь человека комфортной и безопасной, и вовсе процветали. Никто пока не пытался дать неприятному явлению официальное объяснение, но Марина его знала.