Абрамка

Господи! Сколько же наговорено о мужском уме! А что такое этот самый «мужской ум» в отдельно взятом случае? Одно тупое самодовольство, а за ним – скольжение по верхам, отрицание непонятного, видимость логики, неспособность к самостоятельному мышлению, неудержимое резонёрство.

Но меня неистощимо влечёт к нему!

Влечение! Этот грубый, жирный чертополох с резким запахом, невозможно смять или вырвать. Но любовь хрупка, как нежные астры. Рядом с настоящим Ильёй любовь к придуманному мною Илье вянет. Но неизменно расцветает, стоит ему исчезнуть. Уходит настоящий, а выдуманный остаётся в моих мыслях и снах. Я начинаю скучать, я хочу ласкать и ласкаться. И когда появляется настоящий, я, в венке из чертополоха и астр, не в силах прогнать его.

Иногда я ловлю себя на мысли, что хочу его смерти. Эта мысль пугает и привлекает меня. И порой, как надоедливая мелодия, подолгу не оставляет в покое.

Не знаю, что ждёт нас дальше. Он уже предлагал мне выйти за него замуж. Но мне отчего-то неприятно думать об этом. Наверное, это было бы слишком пошло, настолько, что я бы не вынесла.

IX

К обеду приехали Иван Петрович с Люггером, мать привела Лизу, вышли в столовую и мы с Ильёй. Те, кто не был знаком, перезнакомились, пожали друг другу руки и все уселись за стол.

Сначала всё было очень торжественно. Мать выглядела довольной чрезвычайно. Люггер методично уплетал всё, что предлагали ему. Иван Петрович не сводил умилённых глаз с Лизы, то кивая, то подмигивая ей. Лиза смущалась и отводила взгляд. Илья старался держаться дружелюбно.

Обычно мы обедаем на кухне, но по особо торжественным дням мать накрывает в комнате. В нашем доме всего три комнаты: моя спальня, спальня матери и Ивана Петровича и общая комната, которая служит нам столовой, гостиной и библиотекой. Иван Петрович намеревается выстроить новый дом – для того, видно, и избирался. Но пока не приступали и к закладке.

Обед наш, в расчёте на Люггера, был особенный, то есть не такой, как подавался матерью обычно. Мать ещё загодя хлопотала на кухне: тушила мясо, процеживала бульон, месила тесто. Готовит она сама и с удовольствием, никого не подпускает помогать – стряпня всегда была предметом её гордости.

– Кушайте, кушайте… – хлопотала мать, предлагая кому хлеба, кому добавки, а кому приправы. – Кушай, Лизунька… Вот… кетчупу возьми к мясу… возьми, возьми!

– Спасибо, – ответила Лиза, – кетчупа не ем.

Она произнесла эти слова тихо, но с такой неожиданной и не идущей к месту твёрдостью, что все притихли и уставились на неё почти с испугом. Только Люггер продолжал безразлично поглощать свой обед.

– Тебе нельзя? – заботливо поинтересовалась мать.

– Это… по соображениям здоровья? – почти в то же время заволновался Иван Петрович.

– Нет, – спокойно ответила Лиза, – это, скорее по… – она задумалась, беззаботно и забавно скосив глаза, – по моральным соображениям.

И снова все испугались.

– Ты не ешь кетчуп по соображениям морали?! – не утерпел Илья. – А что… – он усмехнулся и оглядел всех, как бы приглашая посмеяться, – что аморального в кетчупе?

Лиза шаловливо рассмеялась.

– Да ничего… просто мне не нравится, когда из меня делают дуру.

Мы переглянулись. Даже Люггер оторвал глаза от тарелки.

– В Америке очень любят кетчуп, – сказал он, обращаясь к Лизе, как к ребёнку, которому ставят в пример соседского мальчика.

– Лизавете Ивановне Америка не указ, – вставила я.

Лиза, казалось, меня не расслышала.

– Расскажи нам, Лиза! – вмешался Иван Петрович, заволновавшийся, очевидно, о впечатлении, производимом Лизой. – Расскажи, нам непонятно. Это… это всем интересно. Что за соображения у тебя такие… насчёт кетчупа?

– Ну, я просто считаю, – охотно начала рассказывать Лиза, – что каждая вещь – это послание. А что, например, мне хотят сказать вот этим соусом? – она взяла со стола бутылку. – То, что осуществилась мечта о свободе, равенстве и братстве. И что я, наравне с французскими королями, могу вкушать соусы.

– Ты динамит, Лиза, – фыркнула я.

Все молчали и смотрели на Лизу с каким-то ужасом. Столь глубокомысленные рассуждения относительно кетчупа привели всех в недоумение.

– Ну и что же плохого? – опомнился Илья. – Вкушай себе…

Лиза улыбнулась снисходительно.

– Знаете, – обратилась она к Илье, – пиво называют «шампанское пролетариата». Вот и кетчуп…

– Кетчуп, видимо, «соус пролетариата»? – отозвался Илья.

– Соус… хороший соус – это сложное блюдо, его долго готовить.

– Да! – вставила мать, обрадовавшись знакомой теме. – Соус приготовить не просто.

– А все эти доступные радости и дешёвые удовольствия, – продолжала Лиза, – только создают иллюзию полноценной и обеспеченной жизни. И всё это очень плохие признаки…

Лиза точно и не замечала, какое впечатление успела произвести.

– Но почему же ты так считаешь, Лиза? – разволновался Иван Петрович.

– Кетчуп – это имитация, – повела плечом Лиза. – Это как фальшивый бриллиант.

Такое сравнение позабавило. Люггер блеснул улыбкой. Илья расхохотался.

– Ну, Лизунька… – погрозила мать пальчиком.

– Можно сказать, что имитация – это порабощение, – задумчиво, ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла Лиза.