Абреки Шамиля [СИ]

— Цыганчонком каким растет, чи шо? Да и смысл не в этом, сынок, одно дело босой, а совсем другое Басай, — не согласился глава семьи. — Подобное прозвище совсем не нашенское.

— Так его прозвали чеченские дети, что приезжают с родителями в нашу лавку за товарами. Это они начали — басай да басай. У ночхойцев упор в словах делается на букву «а», как у тех же москалей, — снисходительно пояснил Панкрат. — Ты откудова? Я из Ма–асквы. Так и у горных людей, и не только в разговоре, но и в названиях аулов: Аргун, Ачхой — Ма–артан, Га–алашки. А потом эту кличку подхватили и станичные пацаны.

— Истинная правда, братка, чеченцы и есть гольные москали, — подключился к диалогу Петрашка, который перестал сводить глаза со спутницы французского кавалера, как только оба переступили порог отцовского дома. Девушка, сидящая напротив него, тоже отвечала ему взаимностью, чем добавляла тревог обоим родителям. Но Дарган с Софьюшкой пока молчали, не загадывая плохого на будущее. Тем временем студент с напором повторил. — Вот те крест москали, они только строят из себя горных джигитов.

— Ты же знаешь, что поначалу чеченцы были крещеные, а потом их завоевали турки и обратили в мусульманскую веру, — пожал плечами Панкрат, но спросил старший брат совсем о другом. — Понравилась мамзелька, эта Сильвушка, что взора с нее не снимаешь?

— А ни то, — не стал отпираться Петрашка, покосившись на отца, которого отвлекли от диалога с сыновьями вновь подошедшие станичники. — Если бы не этот наш мушкетер, я бы к ней давно подъехал.

— А немку свою, что в Москве осталась, на кого запишешь?

— Не пара она мне, все больше о своем думает. Намекала, чтобы усадьбу на Воздвиженке я на себя переписал.

— Ишь ты, а потом, когда вы бы сошлись, в распыл те хоромы пустить?

— Не знаю, но то, что она стала мне не верная, я и сам догадался.

— Тогда отходи от немки, и дело с концом.

— Я так и поступаю. Мамзелька, вон, понравилась, Сильвушка французская.

— Эко тебя заносит, — похмыкал в густые усы Панкрат. — Как бы, братка, ты не доигрался, батяка ни с тебя, ни с Аннушки уже глаз не сводит. А он у нас на руку быстрый.

— Еще какой, — посерьезнел студент. — А что наша сестра, тоже себе подыскала?

— Не то слово, Петрашка, — притворно вздохнул сотник. — Она успела живьем съесть твоего соперника, этого мусью Буало. Вишь, как зенки пыхают, аж раскаленными огнями занялись.

— Ну дела, братка, боюсь, французы зря сюда приехали. Если я узнаю, что кавалер с мамзелькой не муж с женой и не жених с невестой, то от своего уже не отступлюсь.

— Батяка вам бошки враз поотрывает. Обоим.

— Тогда, Панкратка, будет поздно…

Довести беседу до конца братьям не дали станичники, кто–то из них растянул меха татарской гармошки, кто–то ударил по струнам подаренной русскими офицерами балалайки, еще двое зажали между коленями круглые барабаны. И пошло по кругу веселье, с каждым разом наворачивая все круче. Молодые казаки выскакивали в середину мигом образованного людьми пятачка и, распушив полы черкесок, принимались выделывать такие кренделя, от которых глаза у приезжих французов полезли на лоб. Видимо на своей родине они подобного не видели отродясь. Танцоры проносились вдоль рядов станичников, взявшись руками за кинжалы и мелко перебирая ногами, они словно демонстрировали свои ловкость и удаль. Затем двое или трое из них сходились в центр круга и начинали ломать тела с ногами в искрометных движениях, рассмотреть которые в подробностях не представлялось возможным. Но все–же было видно, что танец состоял из русских и горских колен. Отплясав друг перед другом, мужчины расходились веером, приглашая принять участие в веселье девушек и женщин. Те принимали вызов, они выбегали к парням с гордо поднятыми головами, набросив на плечи цветастые платки. И все равно повадки у них были не полностью русскими, плавными и величавыми, а смешанными с горскими, быстрыми и резкими. Лишь наполнявшая их вольность, да светившаяся на чистых лицах благодать от душевного простора, оставались непоколебимыми, какими были они на Руси тысячи лет назад. Ничто не могло принизить или отобрать эту свободу, дарованную русской нации природой и сохраненную ею для себя в первозданном виде.