Абреки Шамиля [СИ]

Воздух огласился громким воплем лежащего, начиненным проклятиями. Оба горца рванулись было к Петру, чтобы защитить побитого, их взгляды приковывал теперь ствол направленного на них пистолета. Но они продолжали молчать, выражая раздиравшую их изнутри ненависть угрожающими телодвижениями да хищным оскалом зубов из–под черных усов. За спиной у Петра послышался деревянный стук, краем глаза он увидел, как раскрываются настеж окна в здании гостиницы, как высовываются из них любопытные лица постояльцев. Скоро кто–нибудь из заезжих москалей выскажет соболезнование в адрес малых народов, обижаемых прибывшим из России молодым лоботрясом, и тогда можно будет прятать оружие за пояс и отпускать разбойников с миром. Петр взял на мушку голову вожака, чтобы не допустить и у себя на малой родине подобного российского безобразия, чуть приподнял пистолет и нажал на курок. Оглушительный выстрел прокатился по улицам курортной станицы, достиг склонов окрестных гор и вернулся обратно. У того из джигитов, в которого он целился, папаха слетела будто сорванная ветром, оба горца присели от страха, глаза у них округлились. Лежавший на земле их товарищ свился в тугой клубок и закрылся ладонями. Окна с треском захлопнулись, из–за стен гостиницы послышались запоздалые крики женщин и ругань мужчин. Но отступать назад было уже некогда, Петр снова направил пистолет на главаря, спокойно повторил:

— Следующая пуля снесет тебе башку, и твои мозги шлепнутся на землю как сырое тесто на стенки тандыра.

Он сделал шаг вперед и громко щелкнул нагайкой. Главарь с невольным страхом смотрел на приближающегося казака, его пальцы судорожно цеплялись за тонкий наборный пояс. Вторая рука тоже не находила места, шаря сбоку черкески, где должна была висеть сабля. Наконец джигит не выдержал адского напряжения, ощерив крепкозубый рот, он гортанно крикнул по направлению к торчавшему на другой стороне бульвара продовольственному ларьку. Петр скосил глаза на пестрый курятник, из–за угла которого на полусогнутых ногах выползали двое юнцов, успевших исчезнуть перед заварухой. Из–за спины одного из них выглядывал край дорожной саквы, набитой деньгами и подарками для родственников. Осторожно положив сумку перед Петром, пацаны подняли на него вертлявые зрачки, вымаливая прощения. Но казак зло перекинул нагайку в правую кисть и принялся хлестать кавказцев по головам, по согбенным спинам, по ногам и по ребрам — по всему, до чего доставали скрученные в железный жгут кожаные ремни со свинцовым шариком на конце. Он бил с оттяжкой, чтобы надолго запечатлеть память по себе, а когда кто–то из бандитов пытался огрызаться, не стеснялся пройтись и по заросшим черным волосом узким лицам, оставляя на них рваные рубцы. Он твердо знал, что этот дикий народ нормального языка не поймет никогда, и сколько ему не выговаривай, что воровать и разбойничать нехорошо, он все равно будет тянуть украденную или отобранную у кого–то добычу в лес или в родные горы, не стремясь заработать нужное себе своим собственным трудом.

Петр уже устал хлестать, когда до его слуха донесся стук подков по булыжной мостовой. Он вскинул светлорусый чуб, повел мутными зрачками по сторонам.

— Не упарился, господин хороший? — грубым голосом спросили у него.

Казак провел рукавом пиджака по залитым потом глазам и сразу увидел окруживших его станичников на лошадях. Чуть наклонившись в седлах, те с суровым вниманием рассматривали его самого и катавшихся по земле горцев.

— А ну присмотрись, Федулок, никак Петрашка Дарганов, что в Москве обучается! — вдруг воскликнул казак постарше в чине подхорунжего.

— Навроде он самый, — неуверенно подтвердил унимавший скакуна малолетка. — Смахивает ни то крепко.

— Здорово дневали, станичники, — опуская нагайку, перевел дыхание Петр. — Чи сразу не признали, что надумали конями давить?

— Как признать, когда ты экзекуцию джигитам устроил прямо посередь станицы, — оттаявшим голосом объявил еще один всадник.

— Мы ж тебя за москаля приняли, — указывая на студенческую одежду, заговорили казаки разом. — Едва в нагайки не взяли, чтобы без суда руки не поднимал на резвых наших соседей.

— Весь в своего батяку, тот тоже, если что не так, сразу лез на рожон.

— А ни то, вся семья с характером.

— А ежели эти джигиты в мой карман залезли? — поддавая ногой подкатившегося к нему разбойника, просветил станичников Петр. — Едва без денег не оставили, и без московских сувениров.

— Тогда это дело святое, — лица патрульных посерьезнели, они потащили свои плетки из–за голенищ нечищенных сапог. — Надо их на гауптвахту отогнать и там шомполов еще добавить.

— Да их уже отходили как надо, — получше присматриваясь к горцам, заметил казак с урядницкими нашивками. — Токо бы до дому доползли.

— Ты поменьше рассуждай, — одернул урядника подхорунжий. — Надымка и ты Николка, берите басурманов в кольцо и гоните к штабу, там с ними разберутся.