Абсолют в моём сердце

— Он ищет женщину, похожую на свою мать. Уникальную женщину, такую, которая станет его колыбелью мягкости и нежности, но при этом будет достаточно сильной, чтобы взять первенство в их паре.

Холод теперь уже растекается у меня внутри.

— Марго — такая женщина, и он это уже ощущает, чувствует притяжение, но стереотипы держат его слишком крепко, чтобы отпустить. Но Марго будет его женщиной. Не скоро, примерно через два года. Два года ему потребуется, чтобы осознать и принять свой выбор, неожиданный для него — это и будет тот момент, который мы называем влюблённостью.

— А вторая пара кто? — и на этот раз в моём голосе нет и тени иронии.

— Ты и Эштон.

Я чуть со стула не упала.

— С чего ты это взяла? Он даже не смотрит в мою сторону!

Теперь её очередь рассмеяться.

— Вот и ты тоже в плену своих стереотипов, а от этого слепа! Смотрит! Ещё как смотрит! И не только глазами, сердцем смотрит и видит своё отражение!

— На тебя он смотрит… — мне кажется, или мой голос дрогнул?

— И на меня смотрит, но только своим членом. Да все они, все четверо видят меня через него. Я привыкла, это даже льстит, в каком-то смысле! — снова смеётся.

Ещё раз её глаза ловят мои, несколько мгновений я нахожусь в состоянии, похожем на транс, и она выдаёт:

— Вы переживёте боль… Он сделает нечто, что заставит тебя очень страдать, но ещё больше пострадает сам… Ваша кровь сольётся в один поток, гены соединятся, будет новая жизнь, много новых жизней, но это лишь в одном из путей, а выбирать его будешь ты. В твоих руках перо судьбы, только в твоих… — она приподнимается, вглядываясь в мои глаза, лицо её вытягивается, словно в ужасе. — Он отдаст всю свою власть тебе, всю силу и весь свой смысл вложит в твою ладонь, и будет у тебя всего два пути: его смерть или много новых жизней…

Боюсь пошевелиться, произнести хоть слово, Эмма пугает своим глазами и голосом, словно и не она вовсе говорит всё это:

— И он будет любить тебя всю свою жизнь… как отверженный… как неразумный, медленно умирая… Боже! Впервые вижу так много боли и отчаяния в одном человеке!

— Ты что? Грёбаный экстрасенс? — подпрыгиваю, переполненная эмоциями.

Эмма тут же откидывается в шезлонге:

— Я — нет, моя бабка была шаманкой, людей лечила, будущее предсказывала, сны толковала, — всё это сказано таким обыденным тоном, словно мы маникюр её обсуждаем, а не экстрасенсорные способности. — А я только когда обкурюсь, начинаю нести всякую чушь, — улыбается. — Ему, кстати, — тычет пальцем в приближающегося с коктейлями в руках Эштона, — всё время сны снятся. Весьма и весьма интересные! — снова смеётся.

Внезапно делается серьёзной:

— У тебя будет хороший мужчина, намного лучше этого сгустка злобы, ревности и ненависти, и тебе придётся выбирать между ними.

— Кого я выберу?

— Не знаю. Не вижу. Это то, что можно изменить, что будет определено исключительно твоим решением. А от него, от этого решения, будет зависеть твоё счастье. Абсолют твоего счастья.

— Абсолют?

— Да. Степень счастья, достижимая лишь в том случае, если две предназначенные друг другу души соединятся!

— Эштон? Это он мне предназначен?

— А это, моя дорогая, можешь знать одна ты и никто более. Ни один шаман не скажет это лучше тебя, — улыбается.

Эштон уже близко, но я должна успеть:

— Кого из них ты бы выбрала?

— Его, — кивает на мою ненаглядную звезду.

Он подходит к нам, в каждой руке зажато по два наполненных бокала. Эмма тянется, чтобы помочь ему, и они соединяют свои взгляды. Я, как истинный мазохист, ищу в его глазах то, что может ранить меня, но … не нахожу. Взгляд Эштона пустой и холодный: ни одной эмоции, ни единой частички своей души он не собирается дарить королеве бала, и она это отмечает своим протяжным выдохом.

Эштон ставит один из бокалов передо мной, даже не взглянув, затем неторопливо раздевается, аккуратно сложив футболку и джинсы на своём шезлонге. Я любуюсь его плечами, сохранившими остатки бронзового испанского загара, гордыми линиями мужской спины, и память заполняют сладкие воспоминания…

— Мне не положено алкоголь! — заявляю, не столько из вредности, сколько желая обратить на себя хоть пару секунд его внимания.

— Твой безалкогольный, — отвечает, всё так же не глядя.

— А может ты перепутал бокалы, и мне попался с алкоголем! Напоишь меня и в тюрьму сядешь!

— Только в твоём есть чёрная оливка, в остальных — зелёные, — ну наконец-то, взглянул на меня, но лучше б не смотрел…

Почему он так ненавидит меня? За что?

Так больно, что скрывать эмоции получается с слишком большим усилием.

— Я какао хочу, а не эту бурду с оливками…

— Так иди и сделай!

С этими словами разбегается и ныряет в бассейн так изящно, что даже не создаёт брызг…

Эштон плавает так же, как и водит: уверенно, мягко, никуда не торопясь, предпочитая плавные и точные движения резким и хаотичным. Эштон — мистер благоразумие, порядок и тотальный контроль.

— Почему его? — спрашиваю я у Эммы, не отрывая взгляда от грациозных взмахов сильных рук.