Абсолютная пустота

Вскоре оказалось, что Саммерс сгустил краски, вещуя Кассандрой: вопреки ожиданиям издателей дело явно не процветало. Тут же был сооружен новый вариант «конструктора» — книжный том, состоящий из одних пустых страниц, на которых вручную можно было укладывать полоски с текстами, потому что эти полоски, как и сами страницы, были покрыты мономолекулярной магнитной пленкой, благодаря чему значительно упростилась «переплетная» работа. Однако это новшество также не вызвало ажиотажа. Неужто, как писали некоторые (нынче очень уж редкие) идеалисты, общественность отказалась от участия в «издевательстве над шедеврами»? К сожалению, отыскивать здесь благородную подоплеку не стоит. Втайне издатели питали надежду, что в новой игре увязнет еще больше людей, к этому подводили, напр., следующие абзацы «инструкции»: «„Do yourself a book“ позволит тебе обрести власть над человеческими судьбами, которая подобна божьей власти, и до сих пор оставалась привилегией лишь величайших гениев мира!» Вот что ответил на это Ральф Саммерс в одном из самых гневных своих выступлений: «Можно походя унизить возвышенное, осквернить все чистое, с особым удовольствием осознавая при этом, что ты больше не обязан выслушивать, что именно хотел сказать какой-то там Толстой или какой-то там Бальзак, поскольку властен управлять всем этим по собственному хотению!» Но что-то негусто набралось этих самых кандидатов в «осквернители». Саммерс пророчил расцвет «нового садизма, выраженного в агрессии против устоявшихся культурных ценностей», а тем временем «Do yourself a book» продавался еле-еле. Приятно было бы верить, что обществом двигала «та природная толика здравого рассудка и праведности, которую нам успешно затмевают субкультурные потуги» (Л. Эванс в «Крисчен Сайенс Монитор»[35]). Пишущий эти строки не разделяет — а хотел бы! — точку зрения Эванса. Так что же случилось? На самом деле все гораздо проще, чем можно предположить. Для Саммерса, Эванса, для меня, для нескольких сотен критиков, погребенных в недрах ежеквартальных университетских журналов, да еще для нескольких тысяч высоколобых по всей стране, Свидригайлов, Вронский, Соня Мармеладова или Вотрен, Аня из Зеленых Мезонинов, Растиньяк — это фигуры до мелочей известные, близкие, порой даже более живые и убедительные, нежели многие наши реальные знакомцы. Для широкой же публики они пустой звук, имена без сущности. Это для Саммерса, Эванса, для меня связь Свидригайлова и Наташи стала бы чем-то гнусным, а для широкой публики она ничем не отличается от интрижки какого-нибудь Икс с какой-нибудь Ипсилон. Не имели они в глазах этой самой широкой публики ценности устоявшихся символов — благородных ли чувств, разнузданного ли порока, и не приглашали они публику ни на игры, ни на игрища. Были попросту совершенно нейтральными. Интереса не возбуждали. А издатели, при всем своем цинизме, об этом и не догадывались, потому что не ориентируются в ситуации на рынке литературы. Для того, кто осознает ценность определенной книги, использование ее в качестве ветоши для обтирания сапог кажется не просто вандализмом, а настоящим отправлением «Черной мессы» — эту мысль, собственно, Саммерс и выразил в своей статье. Но безразличие нашего мира к таким культурным ценностям зашло уже гораздо дальше, чем представляли себе авторы злополучной игрушки. Народ не хотел играть в «Do yourself a book» не потому что благородно воздерживался от глумления над высоким, а просто-напросто потому что не видел никакой разницы между книжонкой третьесортного писаки и эпическим романом Толстого. И та, и другой оставили его одинаково равнодушным. Если и тлело где-то в массах «желание попрать», то — с точки зрения публики — «тут и попирать-то нечего».