Абсолютная реальность

Чтобы не голословно – у нас, по соседству, через этаж жила одна такая семейная девушка. Красивая. На юге красивых и статных много. Тоже о себе представляла. И держалась, долго держалась, хотя пьяница отец и больная кособокая сестренка с ДЦП, работала даже не в ларьке, куда зазывали, но на ремонтном заводе, фильтры вручную промывала от химикатов, за несытые деньги. Все тянула-тянула воз. И не из-за того пропала, что голодно. Я бы тоже не повелась ради одной еды, хотя не знаю, по-настоящему, чтоб до слезного обморока я никогда все же не голодала, я вообще другой породы. Я умела вертеться за хлеб с маслом. И девчонке той подбрасывала, когда тайком, когда нарочно явно, чтобы взбесить хрыча: то пачку макарон в расписной иностранной упаковке, которая лучше отсырелого содержания, то килограммовую китайскую склизкую банку тушенки из живодерных обрезков. Чем сама богата. Так она перебивалась, меня всегда благодарила, целовала наскоро в лоб, пока я не сбегала со ступенек, (вот еще, нежности! мне стыдно было), потом крестила тихонько в спину, думала, я не вижу – я же неверующая была, и тогда, и сейчас, впрочем, тоже. Только однажды забулдыжный папаня ее – не подумайте, он, неутешный вдовец, с горя слабину дал, согнулся, с концами, не по убеждениям лодыря, – за наличную бутылку и обещание светлого будущего подписал приговор на их кооперативную квартиру, в тогдашнюю неразбериху многое случалось, опоили и заморочили его, наверное. Однако, пришли скоро к ней, чистой девице, дюжие братки – с вещами на выход. И с сестренкой тоже. Тут-то соседка моя, молодая-красивая, не выдержала. И кто бы выдержал. Умоляла она, плакала, в ногах валялась. Просила простить папаню и пожалеть, хотя бы сестренку. Любое бы сердце в хлам растаяло, даже хрыча-деда моего, любое – кроме уголовного. Для них ведь самый сок и смак чужими страхами и болями питаться, как вурдалакам киношным, беда лишь – они наяву, тут ведь не бывает: свет включился, сеанс кончился, все разошлись благополучно, набравшись острых ощущений за пять баксов. Тут по полной программе, до трех шкур с одного тощего зайца, без пощады, это их навар, цимес, хлеб, природа вещей, модус вивенди, ноблис облидж и тому подобное.

Простить братки согласились, но не за так. А чтоб отработала. Я же говорю – чистая и красивая она была, к тому же молодая совсем. И вступиться некому. Парнем она так и не обзавелась – работа, отец, сестренка, когда же? В общем, растрепалась ее самоотверженная стойкая чистота даже не в борделе, а хуже некуда – пускали ее по кругу для забавы и пьянствовали в доме, который уже стал притон, сколько хотели, когда и отдавали на время, напрокат, кому попало, денег за это не платили, как же, долг? Все равно плохо кончилось, никого она не спасла. Отец ее паленкой отравился, случайно или с умыслом, кто теперь скажет? А сестренку сразу отобрали в детдом для увечных, никто не помог. Что с красавицей стало? Исчезла она, просто исчезла в один ужасный день, с концами, квартиру ту братки сразу продали какому-то ларечнику-кавказцу. Вот и вся история. О чистоте, гордости и праве выбора. Не кашляйте.

Это еще не самая кошмарная быль. Хотите, я вам порасскажу… не-е, довольно с вас, пока. Но что замечательно. Дело было не в Гарлеме двадцатых годов, не в наркокварталах Колумбии, не в бараках вышедших на поселение бывших зэка, а в приличном благоустроенном доме, кооперативе нефте-газовиков, людей в общем-то бывалых и часто бесстрашных, вплоть до того, что отчаянно схватывались с властью предержащей за порядок без перегибов, и спорили – за справедливость в профкомах, за облик моральный на партсобраниях. И ведь все видели, все знали, что происходит – а теперь помыслите только! Ни один единственный человек не вступился. Вот что в моей истории главное, а не кошмары-ужасы, какие сплошь и рядом происходили, уже не удивляя и не устрашая никого, словно обыкновенное событие. А почему, сказать? Потому что, в головах все вдруг обратно перевернулось. Правильно вы тогда отписали мне: дескать, сплошные мы потомки вертухаев, стукачей и безродных подзаборников, ну еще дедок-бабок, таких как мои. Вот и вспомнили времена, когда была всемогущей блатная лагерная власть над безвластным и безгласным простым народишкой. Вспомнили, и не вышли защищать, потому – слишком хорошо вспомнили. Что против лома нет приема, что бессильная милиция дремлет, а мафия в этот же час умело разделяет и правит.