Абсолютная реальность

В его природном мире, данном Леонтию с рождения, присутствовали если не врожденные, то с младенчества привитые раз и навсегда представления о порядочной, интеллигентной семье – заметьте, единственно возможной для осознанного состояния счастья. Он был уверен, еще раньше, чем начал свободно соображать о себе самом, что… Что в каждой семье есть мама и папа, бабушки и дедушки, братья и сестры, со строгой иерархией отношений, и иерархия та безусловна, старшие защищают и балуют младших, младшие за это любят старших и слушаются их без возражений. А если некий старший нарушит свое обязательство холить, лелеять, кормить и охранять, то долой его поганой метлой! Как бы ни сочувствовал Леонтий своему кровному отцу, как бы ни понимал его «страдающую душу» – все же это была, безусловно, страдающая душа. Никому подавно в голову, даже Гусицыну-старшему, не приходило, будто бы бытие на дне людском классно и прикольно. Да и слов таких не знали. Мама изгнала отца, потому что, так было нужно, потому что никому не дано нарушать семейных святых обязательств – Леонтий жалел, старался не осуждать, именно старался, и при всем при том считал: с Гусицыным-старшим поступили по справедливости. Как он ее понимал с рождения. А с ним самим – нет. Потому что, по отношению-то к Калерии! Он ни от чего не отказывался, только видеть ее больше не мог, и все. К тому же разница между его отцом и собственно Леонтием ого-го! Особенно в материальном смысле. Просто Калерия по свойству своего железобетонного характера не видит очевидных различий, и вообще придает значение вещам, у которых и значения-то нет. Задержал алименты всего-то на неделю-другую, зато, сколько он отдавал сверх, не считая, когда был при деньгах, и дочку Леночку обожал, и… Главное-то, что между отцом его и матерью, между отчимом и сестрой, между ним самим и Калерий все происходило, как бы это сказать? Цивилизованно. Вот как. С политесами, с поклонами, даже с театральными, бутафорскими ссорами, которые словно бы только выдавали за настоящие. Манерно, отменно воспитано, единственно возможно. Какие там гулянки! Дамы его семейного дома второй бокал шампанского вина стеснялись просить, еще подумают, что… в общем, плохое подумают. Женщине надлежит, и женщине нельзя – то есть можно, если потихоньку и никто никогда не узнает, но все равно, это плохо, и хоть расстреляй, ни одна – ни мать, ни сестра, ни бывшая жена, не скажут, что это хорошо. А уж признаваться без обиняков, в письме, все равно, что для визита к гинекологу брать с собой для компании друзей и соседей, чтобы не скучать. Но то-то и оно, Сцилла ни в чем не признавалась, и не думала даже, она не выставляла себя на мирской суд, она рассказывала, как о походе в кино, нормально – нормально для нее. Что-то будет дальше? Леонтий понимал, это только начало. Не исповеди, какое там!.. нет – доверия, скорее так.

Весь его круг, общения и обитания, считал за норму то же, что и он, Леонтий. Не существовал по этим нормам, нарушая сплошь и рядом, как библейские заповеди, но признавал, как символ веры – никто из ныне живущих христиан не видел Спасителя воочию, тем не менее, почитал его сыном божьим, и… короче тем, кем обычно принято его почитать. Подобно и здесь. Приятели Леонтия, бывшие ему по возрасту ровней, тот же Васятников, например, признавали как само собой разумеющееся – семья есть очаг, женщина есть его жрица, дети есть надежда родителей, родители есть опора детей, любовь есть самопожертвование, чужих нельзя оделять наравне со своими родными, своих нельзя обделять в пользу посторонних, хоть бы и государства, домашнее воспитание важнее школьного, происхождение решает многое, враг не пройдет, а если и пройдет, мы фыркнем и сделаем вид, что он, враг, не существует.