Абсолютно ненормально

Хотя к обеду я уже начинаю привыкать чувствовать себя сплошным травмированным нечто, сегодняшние события выносят ситуацию на какой-то нереальный уровень – теперь обо мне как о шлюхе узнал весь мир.

Школьники прислушиваются к нашим с Аджитой приглушенным разговорам и записывают их на телефон. А ведь мы просто обсуждаем, какой фильм посмотреть в выходные.

Они фотографируют и снимают видео, и в тысячный раз разглядывают мою фотографию в стиле ню, мастурбируя в свою расползшуюся лазанью. [И снова я не удержалась. Если ты в данный момент ешь лазанью или любое другое запеченное блюдо из макарон, то приношу извинения за этот образ.]

Я понимаю, что гражданская журналистика[40] должна развиваться, чтобы освещались произошедшее на протестах, жестокость полиции и стихийные бедствия, в этом есть свои плюсы. Но это? Серьезно?

Подростки, наверное, отправляют друг другу тысячи своих откровенных фотографий каждый день. Чем же моя так интересна? Спор о законности порномести – это одно. Но демонстрация моего тела ради спортивного интереса – другое.

К тому же, ребята-школьники, вы действительно думаете, что новостной канал Fox News заплатит вам за фотографию моих перекрещенных за скамейкой ног только потому, что я оказалась в центре внимания? Неужели вы так отчаянно нуждаетесь в нескольких четвертаках?

Аджита изо всех сил пытается отвлечь меня и продолжает рассуждать, посмотреть ли нам высокобюджетный триллер или артхаусное кино, но в конце концов мы сдаемся и отправляемся в рощицу, чтобы провести остаток обеденного перерыва подальше от других людей и всего мира.

Ну, знаешь, за исключением нашего учителя физкультуры, также известного как шимпанзе-кроссфитер. Но рядом с ним я чувствую себя комфортно. Он словно живет в своей вселенной, отдельно от нас, простых смертных, думая лишь о том, сколько отжиманий он может сделать прежде, чем потеряет сознание, поэтому есть вероятность, что он не видел меня голой. В любом случае это победа.

14:34

Мисс Кастильо почти не говорит о стихотворении Уолта Уитмена «О капитан! Мой капитан!» на английском. Она обращает внимание на враждебность и напряжение, царящие в классе, и произносит мотивационную речь о важности доброты и воздержания, и тому подобного. Но ощущение, что она тут же распадается под дружное: «Даже не начинайте». Все равно с ее стороны было мило попытаться сделать ситуацию чуть менее дерьмовой.

Зато потом она просит меня задержаться после урока, дожидается, пока все покинут класс, садится и расплывается в самой покровительственной улыбке.

– О милое дитя.

Я сопротивляюсь желанию затянуть Guns N’ Roses[41] и вместо этого натягиваю на лицо маску послушной девочки.

– Для тебя настало тяжелое время, да?

Что-то вроде этого я уже выслушала почти от каждого учителя в нашей школе. Как только я, по их мнению, лажала, они отводили меня в сторонку и затевали долгий и мучительный разговор о непростой доле сироты. Они смотрят на мою поношенную одежду и распущенные волосы, как у пугала, и думают, что моя жизнь так же трагична, как у Энни[42], и зачастую у меня не хватает наглости разрушить их заблуждения.

Я получаю еще одну приторно-сладкую улыбку.

– Наверное, очень тяжело потерять родителей в столь юном возрасте.

Я пожимаю плечами. Какого ответа она от меня ждет?

– У меня было тринадцать лет, чтобы свыкнуться с этим.

А затем она перевоплощается в «неравнодушного взрослого» и выдает шекспировский монолог о том, что последствия глубоких травм, таких как потеря родителей, проявляются и через много лет.

– Я это говорю к тому, – продолжает она, – что никто не обвиняет тебя в том, что ты…пошалила, и ты можешь рассчитывать на поддержку от окружающих независимо от того, что будет дальше. Понимаешь?

О да. Как же взрослые любят говорить «пошалить». Это смешно, потому что, когда они употребляют это слово для описания своего поведения (например, когда занимаются сексом или выпивают), оно приобретает более позитивную окраску. Одна из причин, почему я так люблю бабушку: она никогда меня им не упрекала.

Обычно я пропускаю подобное мимо ушей, но по какой-то причине сейчас оно меня задевает. Наверное, потому что я уверена: с Воном она не вела такую беседу.

– Простите, мисс Кастильо, но что вы подразумеваете под словом «пошалить»? Я изо всех сил пытаюсь это понять.

– Наш Господь не поддерживает добрачный секс, Иззи, – сочувственно склонив голову, говорит она. – Ты же знаешь.

И в этот подходящий/неподходящий момент мой безжалостный монстр поднимает свою уродливую голову.

– Ой! Ну, к счастью, я атеистка, и у меня есть основания полагать, что научный мир не интересует личная жизнь девочек-подростков.

Она судорожно сжимает рукой изящный крестик на ее колье, словно пытается оградить это неживое воплощение «нашего Господа» от подобного богохульства. Хотя готова поспорить: если Господь действительно всевидящий и всемогущий, то он сталкивался и не с таким.

– Он все равно любит тебя, Иззи. И всегда готов простить того, кто попросит об этом. Надеюсь, ты это знаешь.