Абсолютное соло

Он заворачивал в те же бары, куда заворачивал каждое утро, но сегодня не брал выпивку, а постояв, выходил. В кабинете он не сделал себе традиционные чай или кофе, не добавил в чашку на треть водки или коньяку, – просто молча дождался половины второго и направил шаги в аудиторию.

Лекцию, говорят, он читал с особенным подъемом (недоброжелатели же употребляли слово «остервенением»), даже бил кулаком по кафедре, приводя в трепет девушек и забавляя парней; голос его был настолько пронзителен, что заглянул встревоженный проректор по учебной части, помялся нерешительно на пороге, пожевал губы и, с явным сомнением, прикрыл дверь.

После занятий некоторые из коллег попытались заговорить со Станиславом Олеговичем. Он никак не отреагировал. Он просто не замечал их, не слышал обращенных к нему вопросов. Оделся и покинул стены университета.

Дома тут же занял место перед голубой бездной монитора. Вновь пристально глядел туда. Елена неоднократно тихо окликала его и, не получив ответа, думая, что муж настраивается на очень сложную статью, выходила.

Да, действительно, назревало величайшее откровение, и Гаврилов мучительно пытался поймать первую ключевую фразу, и от нее-то, он был убежден, текст дальше помчится без заторов, брызнет, как нефть из вскрытой скважины. Только бы первая фраза… Первая, важнейшая фраза! Но тысячи, тысячи их вились вокруг, и ни одна не была той самой…

Станислав Олегович шевелил губами, рука зависла над клавиатурой, подрагивала от напряжения и нетерпения, взгляд буравил голубую бездну, силясь отыскать там нужное.

И тут он уловил еле различимый, но тем более жуткий от этого шорох. Нечеловеческий шорох, неживой, потусторонний… Мгновенно, нет, еще стремительней Гаврилов с макушки до ступней покрылся ледяным потом. Рука рухнула на клавиатуру и на экране выскочило (почему-то по-английски, хотя компьютер был переведен на русский язык) – KILL.

(Позже, анализируя, каким образом могло получиться именно «KILL», Станислав Олегович пришел к выводу, что сперва задел клавишу «К» большой или указательный палец, затем средний коснулся «I», которая как раз над «К», а чуть позже, скорее всего, безымянный дотронулся до «L» и задержался на ней, отчего «L» получилась двойной. Но так или иначе мистика, на сей раз зловещая мистика, здесь тоже присутствовала. Бесспорно.)

«Убить! – прошептал в замешательстве Станислав Олегович. – Кого… убить?!» И будто ответ – новый шорох за спиной. Теперь звучнее, смелее, но не менее потусторонне.

Рывками, превозмогая ужас, Станислав Олегович обернулся, и волосы зашевелились на голове.

Возле коробки из-под музыкального центра «LG» скрючилось поросшее коричневатой щетиной двуногое чудище. Оно покачивалось, как-то странно-плавно покачивалось, будто наполненный водородом шар от струй легкого-легкого ветра. Но оно было материально, вне всяких сомнений – было материально. Вот распрямило лапу и хрустнул сустав. Вот запустило эту лапу внутрь коробки – зашуршали листы Гавриловских записей.

Станислав Олегович взвился, точно уколотый. Зачем, он еще не понимал, – то ли хотел защитить коробку, то ли выбежать из кабинета… Но тем не менее взвился; грохнулся на пол опрокинутый стул. Чудище, застигнутое врасплох, присело, сжалось, тут же опять осмелело, подняло рыло, заметило человека. Оскалилось, глухо, утробно зарычало… «Это он! – узнал Гаврилов. – Он, он!.. – И мелькнул в памяти берег Волги, два лежащих на примятой траве голых, безобразных тела, безобразнее любого животного… – Он нашел меня! – Эти налитые кровью глаза, этот оскал, рычание. – И детский ужас сковал Гаврилова; он, как три десятка лет назад, стоял и смотрел. А чудище осторожно приподнималось, продолжая скалиться и рычать. – Нашел меня! Не забыл… Не простил…»

Весь во власти гипноза, с трудом преодолевая оторопь, Станислав Олегович попятился прочь. Он уговаривал себя развернуться и побежать, но не мог – обычно такие послушные ноги сейчас сделались тяжеленными, деревянными, усилий Станислава Олеговича хватало лишь на то, чтобы кое-как скользить тапочками по паркету… А чудище уже трясло головой и рычало все громче, собирая в себе злость на того, кто отважился на открытую интеллектуальную борьбу с ним и со всеми подобными. Но сейчас, здесь… Что мог противопоставить Гаврилов грубой физической силе?

И чудо, чудо – он сумел развернуться и бросил свое тело к двери!

А сзади уже в полную силу – звериный рев, грохот ломаемой мебели, звон стекла, треск короткого замыкания.

«Ста… Станислав! О господи, Станислав! – Чьи-то мягкие, теплые руки обхватили его, сжали, стараясь удержать, остановить (погубить?!). – Станислав, да что с тобой! Очнись, господи, Станислав!» – «Ай…» – последнее, что запомнил, – свой тонкий, беззащитный стон Станислав Олегович, и тут эмоциональная тьма поглотила его.

* * *