Абсурд

– …Так вот, размешивает это варево, – тем же ровным голосом продолжил Павел, – а сама как есть ведьма: космы седые, растрёпанные, нос крючком, во рту два клыка торчат, на голове тряпка какая-то завязана, как у пирата. А вокруг ней поросёнок бегает, ещё грязнее Чубасихи. Зинаида прямо в ноги к бабке кинулась, чуть порося не задавила: «Спаси, Кузьминишна, пропадает мужик». Чубасиха расспросила, какого мы роду-племени. Оказалось, деда моего она ещё пацаном хорошо знала. Прикинул я тогда, сколько ей годов – получилось ближе к ста. А когда она прадеда моего вспомнила, да сказала, как он выглядел, – тут уж я понял, что мало годов бабке дал. Ну, она долго не рассусоливала, приговорила: «Хорошие у вас в роду мужики были, а бабы стервы», потом пнула порося, он залаял…

– Опять брешешь, – вставил Князь.

– …Истинный бог, говорю, – залаял дурным голосом да прыгнул на лежанку. «Тащите, – говорит бабка, – Тимоху вашего, посмотрю. Уважу Никиту, прадеда твоего, да и Егора, деда тоже. А то я нынче редко кому хворь вывожу: мелкий и паскудный пошёл народишко, хоть все перемрут – не жалко». Принёс я Тимофея. Чубасиха велела раздеть его совсем и на лавку животом положить. Мы с Зинаидой сделали то, ну и стоим, ждём, когда выхаживать начнёт. А она как зыркнет: «А вы чего стали? Чтобы духу вашего в избе не было!». Выгнала. Как вышли мы, то сразу двери не закрыла, а взяла веник из какой-то травы, окунула его в то варево на плите и ходила по избе, веником тем махала. Вроде как в самом деле дух наш выгоняла. Потом закрыла дверь с той стороны на засов. Только и слышали мы после того, как Тимоха там покрикивал. Я около крыльца на бугорок сел, курю, Зинаида рядом ходит, сама не своя баба, последняя надежда ведь. Может, с полчаса прошло, я на время-то не смотрел, – слышу, брякнул засов и дверь заскрипела. Оглядываюсь: в дверях Тимофей наш – в одних портках, рот раскрыт, и глаза сумасшедшие. Постоял, и на нас пошёл. Зинаида на радостях в рёв бросилась. Я, по правде, тоже слезу пустил. «Тимоха, – кричу, – ожил, чертяка!». И от счастья такого – хрясь его по плечу, голова моя дубовая. Он – кувырк через бугорок, и ноги кверху. Меня в пот бросило: только излечился, думаю, человек, а я его опять нарушил. Однако, гляжу – встаёт он, как ни в чём не бывало, и хохочет во всю глотку. Потом рассказал, как его Чубасиха лечила. «Лежу, – говорит, – а она в меня какую-то мазь втирает. Долго втирала. Потом отошла чуток и стала что-то шептать, быстро так. А затем как крикнет: чего разлёгся, вставай, – и кастрюлю воды горячей на меня выплеснула. Я и вскочил…». Вот такие дела бывают. Ежели мне не верите – Николая сейчас спросите, он Тимофея знает, – закончил Павел своё повествование.

– Точно, мужики, – подтвердил Рыжик. – На моих глазах было: Тимофея туда недвижимого увезли, а обратно сам лодкой правил. Я осинесь в бригаде был с ним – тянет за двоих, не подумаешь, что спина ломана была.

– М-да, чудеса… – протянул Фёдор.

Глава 4. Чумной и Галя

Григорий отмахнулся:

– Да чего вы разговор завели: ведьмы, колдуны… Других тем нету. Хоть про баб, что ли. Вон, Володька на лавке лежит, улыбается, – не иначе девок вспомнил. Дед, а, дед, у тебя невесты нету? А то сразу и женим парня. Зря, что ли, он в вашу Ляльму попал. Давайте, хозяева, невесту!

– Была невеста, – вздохнув сказала Федосья. Да и жених был, ладный жених, Серёжа наш… Теперь вот только одна фотокарточка осталась, – посмотрела она поверх часов, туда, где в самой нарядной рамке висела фотография широколицего, улыбающегося парня.

– А что с ним? – проследив за взглядом Федосьи, спросил Князь.

– Да как что? Убили сыночка в армии. Уж пятый год тому пошёл…

– Где?

– Известно, где… В заграницу посылают, смерть-то искать. Было у нас горя… – голос Федосьи дрогнул, она отвернулась, обиженно скривившись. – Письмо прислали, что сын наш погиб, долг какой-то там исполняя, и наградили, мол, его… И привезли нам сыночка – в гробу… Потом орден этот пришёл…

Помолчали.

– Какой орден-то? – поинтересовался Князь.

– Да я что – знаю, – нехотя ответила Федосья.

– Посмотреть можно, мать, награду?

Федосья молчала, глядя в пол. Еремей заёрзал, как бы желая что-то сказать, но не решаясь.

– Да выкинула я орден этот, – равнодушно сказала, наконец, Федосья.

– Как выкинула!?

– Точно, выкинула, – ответил за Федосью Еремей.– Она каждый день ревела, как узнала про смерть Серёжи. А уж как убивалась на могиле-то, эх… А тут этот орден пришёл. Смотрела, смотрела на него Федось моя, да как накатило на неё: «Это, говорит, для железки такой сына моего на смерть послали? Да глаза бы мои на неё не смотрели!». Окно открыла, да и выкинула орден на дорогу. Дождь как раз о ту пору лил, а у нас на дороге по осени глины до колена. И трактор ещё гусеничный по дороге прошёл, пока я хватился, да побежал… В общем, не нашёл я орден.

– Может, зря это так, – тихо сказал Фёдор. – Всё же боевая награда.

– Зря, говоришь? – напевный голос Федосьи стал каменным. – А ответь ты мне: что нам – своей земли мало, что в чужую ползём? Орденом, вишь, за сына откупились…