Абсурдистан

Мы обогнули залитого огнями осьминога Ватикана Сево и свернули на узкую дорогу, которая вела мимо так называемой Стены Основателей в старейшую часть города. У каждой террасы имелся свой собственный Старый город, построенный во время не то персидской оккупации, не то оттоманского нашествия. На Интернациональной Террасе и Террасе Сево Старый город был основан мусульманами, чьи похожие на ульи бани и короткие минареты создали два миниатюрных Стамбула, находившихся в тихом месте, подальше от остальной части города.

Но в Старом городе сево не было мечетей. Он стоял на горном кряже, и в нем было много извилистых дорог, каждая из которых изгибалась между горой и морем, приводя в тупик, к какому-нибудь внушительному старому дому на деревянных курьих ножках, который, казалось, упрекал водителя за то, что тот нарушил его уединение. Самые изысканные дома были высечены прямо в скале, и, судя по декоративным деталям и величественному виду, им было лет двести. Они были выдержаны в мягких тонах, бледно-желтых и бледно-зеленых, а еще лазурных, — вероятно, когда-то они отражали море, теперь ставшее серым. У этих домов имелись длинные деревянные балконы (часто с трех сторон), на которых были вырезаны львы и рыбы — фигурки из мифологии сево. Я не видел ничего красивее с тех самых пор, как приземлился в этой стране.

Мы направлялись к дому, затмевавшему все другие своими масштабами. Это было широкое белое здание, и, когда мы приблизились к особняку Нанабрагова, оказалось, что он построен из бетона. Это была всего лишь дорогая пародия на традиционный дом сево, раковина из бетона, нарастившая балконы и винтовые лесенки с той же холодной решимостью, что и тарелки спутниковых антенн на крыше.

Мои сопровождающие стали вялыми и молчаливыми, когда мы остановились перед особняком. Они коснулись своего оружия и начали медленно дышать носом. Потом выгнули шею, чтобы получше разглядеть спутниковые антенны на крыше. Оба они думали о своем Лос-Анджелесе, и мечту эту невозможно было выразить словами — только выстрелами из автомата и объятиями обнаженных женщин, горячих как ванна.

Подъездная дорожка окружала копию Fontana del Мого [15]Бернини. Дородный мавританский морской бог в центре был сделан из слишком уж блестящего мрамора. Я увидел, как из дома выбежала моя Нана, одетая в своем обычном молодежном стиле: все облегающее, сережки кольцами.

— Привет, — сказала она.

В ответ я произнес: «Хай».

— Как мило ты выглядишь! — одобрила она. На мне была рубашка-поло размером с хороший шатер и штаны цвета хаки, купленные по совету доктора Левина. — А ну-ка дай мне поцеловать это славное личико! — И она поцеловала меня затяжным поцелуем, стиснув мой зад. Я оглянулся на моих пораженных сопровождающих, как бы говоря: «Видите, что случается с культурными людьми, употребляющими форму обращения „вы“».

— Входи, — пригласила Нана. — Мой папа сгорает от нетерпения тебя увидеть. Обед готов. Только что застрелили трех барашков. — Она взяла меня за руку и потащила за собой, и ее плечи благоухали перечной мятой, как это иногда бывает у молодых женщин, — словно для того, чтобы еще больше осложнить мою жизнь.

Мы вошли в большой холл размером с хороший амбар. Четыре зеркала в позолоченных рамах отражали пустоту комнаты, создавая ощущение бесконечности, которое у меня всегда ассоциируется с загробной жизнью. За холлом последовала огромная комната, затем вторая и третья. Наконец мы попали в комнату, в которой стояло кожаное кресло с откидной спинкой, а напротив него висел плоский экран телевизора. Это напомнило мне дома моих бывших соседей в Нью-Йорке, молодых банкиров. Их «чердаки», как они гордо называли свои жилища, смахивали на военное бомбоубежище.

— Оглядись, — посоветовала Нана, снова входя в роль гида «Америкэн Экспресс». — Это традиционный дом сево. Планировка аналогична планировке любого крестьянского дома — только он немного больше. В прежние времена комнаты были расположены прямоугольником вокруг открытой дыры, через которую выходил дым. Мы не так примитивны, поэтому вместо такой дымовой дыры у нас есть маленький дворик.

Мы вышли в маленький дворик, который по праву мог бы называться национальным парком — причем не одной, а нескольких наций. Здесь было множество различных деревьев, от пальмы до тутового дерева, на которых распевали зяблики и чирикали воробьи, напоминая рыночных торговцев, сражающихся за единственного покупателя.

Двор был таким большим, что часто терялся из виду сам дом, окружавший его. Все пустые позолоченные комнаты, которые мы видели прежде, были всего лишь фасадом, потому что жизнь дома была сосредоточена в этом теплом зеленом центре, в котором, разумеется, стоял на якоре длинный стол, уставленный блюдами с ароматной пищей и графинами с темно-красным вином. При виде этой картины у меня потекли слюнки.