Ачайваямская весна

Свекровь дала мне ковшик с водой и велела полить оленю на голову и на рану. Стали его разделывать. Она мне говорила, в какой ковшик что класть. Разные есть ковшики: для тундры, для сопок, для моря, для рассвета. Каждому свой ковшик. Клали туда кусочки мяса, печени, почек. Кусочек шкурки надо в каждый положить. Сделали все, как надо, и из каждого ковшика раскидали во все стороны. Свекровь говорила, кому кидали. Остальное мясо варили, сами поели. Огонь в костре был тот, который я со свекровью из гычгый добыла.

Еще потом оленей забивали, но нас уже отпустили.

На следующий день свекровь меня снова заставила все вместе делать. Перед ярангой разложили костерчик. Огонь прогорит — втыкается веточка-олень, вокруг нее костный мозг надо положить, а сверху — земли с травой, камушки маленькие, как вокруг яранги. Камни у яранги кладутся для того, чтобы покрышки ветром не сдувало. Здесь надо все очень точно сделать. Это вроде яранга. Как в маленькой сделаешь, так и в большой будет. Хорошо сделаешь — всегда и еда будет, и не заболеет никто. Поленишься или что-либо забудешь — так же потом в большой яранге получится. Каждая свекровь очень строго смотрит, чтобы невестка все во время праздников правильно делала, несколько лет учит, а то беда придет. Если невестка никак не может все запомнить и правильно сделать, к ней плохо относятся. Я хорошо запоминала, правильно получалось. Поэтому свекровь меня любила.

Хозяйке на празднике трудно приходилось. Надо все подготовить, пастухов и стадо встретить, оленей разделывать и мясо сохранять, распределять его на следующие праздники, шкуры сохранить, из них потом одежду шить и веселиться надо. В первый день, когда все работы заканчиваются, все бубны свои достают, петь начинают. Поют почти до утра. Кто сколько хочет. Вставать хозяйке опять до рассвета. Ее очень уважают.

Когда кончился праздник, я еще некоторое время жила в этом стойбище, но скоро стала проситься домой. Меня не пускали под разными предлогами, пока не пришел мой дядя и сказал, что родители соскучились.

У родителей я жила до восемнадцати лет. С Рультыетом мы встречались, когда нам хотелось. Насильно жить вместе нас не заставляли. Мы считались как муж и жена, и на все праздники меня брали в ярангу Рультыета, я выполняла обязанности хозяйки. Свекровь была довольна мной.

Рультыет меня очень любил, но я глупая была еще, не пускала его в полог к себе. Когда мне восемнадцать лет исполнилось, он стал всерьез обижаться. До этого времени старики молчали, а тут стали сначала шутливо, потом серьезно говорить мне, что так нельзя — надо уже детей рожать. Особенно мама моя и свекровь ругались.

Долго я не сдавалась. До тех пор пока Рультыет не нашел свою песню. У нас, у каждого чукчи, есть своя песня. Она однажды сама к тебе приходит и становится твоей на всю жизнь.

Он как-то очень сильно обиделся на меня. Пришел ко мне из своего стада. Далеко они тогда были. Километров шестьдесят прошел. Молодой, он очень хорошо бегал и ходить мог много. Мама моя его чаем напоила, а я только поговорила с ним и сказала, чтобы он шел в свою ярангу. Плохо сделала. Он пошел и запел так:

Это я, любимая, слушай!
Я иду по вершинам гор.
Лучше ласк твоих, рук твоих лучше
Разрывающий сердце простор.

На востоке и солнце и море,

Вместе с ветром поет прибой,
Я один, без тебя, — это горе.
Только хуже остаться с тобой.

Пальцы гладят веселое небо,

Ты внизу, там, где вьется река,
Я с тобою счастливым не был,
Здесь смеются со мной облака.

Когда я это услышала, мне стало очень жалко его. Сильно себя ругала, что так поступила. Мама меня тоже ругала, даже за косы оттаскала — нельзя так с людьми обращаться.

Стойбище наше тогда стояло в верховьях Ваамочкы, И Рультыет пошел прямо в горы, как раз в том месте, где Арельпо разбился. Там он стадо снежных баранов увидел. Охотиться стал. Застрелил семь баранов. Не надо было столько — все равно не унести одному. Когда за баранами полез, сорвался, сильно разбился.

Принесли его на стойбище, у меня все переменилось к нему. Опять себя сильно ругала. Он голову разбил, и кожа с нее, где волосы, почти слезла. Кость пробита была.

На стойбище у нас керечка одна жила. Она велела сразу принести гагару. Отец сходил на берег моря, быстро сходил, принес. Она ее распотрошила и оставила только шкуру с перьями и подкожным жиром. Кожу на голове ему расправила и шкурку гагары надела, как шапку. Так он долго лежал.