Аччелерандо

– Отчасти. – Слово это исходит одновременно и от Моники, и от другого носителя, Алана, стоящего в дверном проеме со стаканом какого-то питья в одной руке и квадратно-гнездовой штукой, похожей на самопальный модуль-диагност, в другой. – А в чем здесь, по-твоему, подвох? – добавляет носитель-Алан.

Манфред, все еще лежащий на кровати, издает стон. Его очки нашептывают ему в уши данные через последовательную магистраль костной проводимости, закачивая прямо в нейроснаряжение со всей доступной скоростью. Отчетливо слышится шипение розового шума [65].

– Манфреда послали узнать, почему вы отрицаете поправку о равноправии, – говорит Аннет. – В нашей команде кое-кто работает без ведома других.

– Само собой. – Алан с важным видом садится на стул у кровати, прочищает горло и распрямляет спину. – Тут перед нами – теологическая проблема чрезвычайной важности, и я считаю…

– Я или мы? – подлавливает его Аннет.

– Да мы, мы! – огрызается Моника. Виновато смотрит на Алана: – Прошу прощения.

Проявления индивидуальности внутри группового сознания тревожат Аннет. Ведь в фантастике ранних эпох подобные сообщества описывались совсем иначе. Так или иначе, к их фанатичной вере в сингулярность она равнодушна.

– Я слушаю, продолжайте.

– Стандарт «один человек – один голос» устарел, – говорит Алан. – Необходимо этот вопрос – что такое личность – радикально пересмотреть, а уж потом двигаться дальше; по одному голосу на тело или на один разумный индивид? Как работать с распределенным разумом? Постулаты, лежащие в основе Поправки, далеки от идеала – зиждутся на культе индивидуальности и совершенно не касаются серьезных проблем пост-гуманизма.

– Почти как в случае с борьбой за права женщин в девятнадцатом веке, когда решили – можно дать право голоса женщине, если она замужем за землевладельцем, – вворачивает с хитринкой в голосе Моника. – Суть вопроса что так, что так упускается.

– Ну да. – Аннет скрещивает руки на груди, неожиданно для себя занимая позицию сугубо оборонительную. Она совсем не ожидала услышать от марионеток Боба подобное. То, о чем они говорят, – элитарная сторона постгуманизма, потенциально столь же для ее постпросветительских идей вредная, сколь представления о фараонах как о наместниках Бога на земле.

– На самом деле упущения тут даже масштабнее. – Они все резко поворачиваются на звук голоса Манфреда: тот открыл глаза, и в них светится ранее отсутствовавший живой интерес. – В прошлом веке люди платили за то, чтобы их головы замораживали посмертно – в надежде на реконструкцию в будущем. У них не было гражданских прав, так как закон не признавал смерть обратимым процессом. И как быть с вами, ребята, если вы захотите вдруг выйти из круга Боба? Покинуть коллективный борганизм или позже – влиться вновь обратно? – Выпростав руку из-под одеяла, Масх устало потирает лоб. – Извините, что-то я в последнее время сам не свой. – Кривая, слегка фанатичная усмешка озаряет его лицо. – Я, видите ли, уже давно общаюсь с Джанни по поводу того, что нам необходима правовая концепция значения «человек». Такая, чтобы было совершенно ясно, как быть, например, с корпорациями, наделенными самосознанием, или с теми, кто отделился от групповых сознаний. Вот мы пытаемся разобраться, как быть с искусственным интеллектом – а как быть с искусственной тупостью? С выгруженными и заново воплощенными? И так далее, и тому подобное. Какие у них у всех права? Религиозно настроенные круги уже сейчас вовсю развлекаются с вопросами о личности – так почему мы, трансгуманисты, не думаем о таких вещах?

Сумка Аннет оттопыривается: ИИНеко высовывает голову, обнюхивает воздух, спрыгивает на ковер и начинает приводить себя в порядок, совершенно не обращая ни на кого из присутствующих внимания.

– Я уж не говорю об искусственной жизни, твердо уверенной, что она – настоящая, – добавляет Манфред, кивая на кошку. – И об иноземных формах жизни.

Аннет замирает, глядя на него.

– Манфред! Нельзя же…

Масх наблюдает за Аланом – на вид самым глубоко интегрированным исполнителем воли мертвого венчурного миллиардера. Даже выражение его лица напоминает Аннет ту встречу с Франклином в Амстердаме в начале десятилетия, когда Манфред все еще был в плену у личного дракона с плеткой.

– Иноземные формы жизни, – эхом вторит Алан, и его бровь подергивается. – Ты про тот сигнал, что поймали SETI, или уже что-то новенькое вскрылось? Как давно вы знаете о них?

– Джанни много за чем следит, – уклончиво комментирует Манфред. – И мы все еще время от времени болтаем с лангустами – ты же знаешь, они всего в паре световых лет от нас, верно? Они и рассказали нам о сигналах.

– Гм. – Глаза Алана на мгновение стекленеют. Импланты Аннет рисуют ее взору лучи ложного света, бьющие из его затылка: он всей пропускной способностью впитывает гигантский поток распределенной загрузки с серверной пыли, покрывающей в комнате каждую стену. Моника раздраженно постукивает пальцами по спинке стула.

– Сигналы от инопланетян, надо же! Почему их держат в тайне от общественности?