Ачи и другие рассказы

Теперь, восстанавливая в памяти этот тяжелый период своей жизни, так внезапно сменивший эпоху постоянного везения, Игнатьев снова переживал то чувство внутренней пустоты, и бессилия, которое охватило его при первой же неудаче… Словно какое-то смертное дуновение пронизало все его существо, и иссякла в нем всякая энергия и жизненная сила. Он не мог отделаться от неясного ощущения, что прекратилось какое-то благодетельное руководительство, оберегавшее и спасавшее его прежде, что он соскользнул с ковра-самолета, проносившего его, бывало, над всеми опасностями и несчастиями… И когда с необычайной сдержанностью и холодностью была принята его новая картина, на которую он возлагал все свои надежды, он ясно почувствовал, что оборвалось нечто у него внутри, что ледяным холодом обвеяло его душу, — и что наступил конец всему.

— Может быть, эта безнадежность, охватившая меня тогда, явилась предвозвестником моих дальнейших неудач? — задавал он себе мысленный вопрос — и для ответа на него снова восстанавливал в своей памяти и снова анализировал сложные и запутанные переживания тех тяжелых дней.

Вот он работает в своем ателье над картиной «красные всадники», задуманной им еще в России… Всю силу своего творческого воображения, весь огонь своего вдохновения вложил он в эту картину, которая должна была сгладить предыдущую неудачу и снова сконцентрировать на его имени внимание критики и общества. Несколько месяцев исключительно упорного труда, глубочайшей сосредоточенности на сюжете и полной оторванности от всякой внешней жизни, от всего, что могло бы так или иначе отвлечь его внимание в сторону. Работа быстро подвигалась вперед… Незаконченная еще картина производила страшное впечатление на всех, заходивших к Игнатьеву и видевших создающийся шедевр. Мужчины хмурили брови и отворачивались. Женщины отшатывались, бледнея… И все единогласно признавали, что это наиболее сильное, наиболее цельное, эффектное и значительное произведение художника, что это полотно сделается гвоздем весенней выставки и создаст ему мировое имя. Однако, ощущение мертвящей пустоты, чувство бесплодности и безнадежности не покидало Игнатьева; и оно нашло себе полное оправдание, когда выяснилось, что картина прошла на выставке совершенно незамеченной.

А потом, за что бы он ни принимался — всегда преследовало его то же чувство внутренней пустоты и та же мысль: ни к чему… По прошествии года он, движимый собственным желанием и по совету друзей, решил покинуть опротивевшую ему Прагу.

Незадолго до отъезда счастье улыбнулось ему снова. Прощальная выставка его картин прошла очень удачно. Те же «красные всадники», которых он выставил вторично по настоянию знакомых, произвели полный фурор, появились во многочисленных репродукциях и вызвали оживленные дебаты в печати… На блестящем банкете в честь уезжающего были единогласно признаны необычайные заслуги и выдающееся дарование художника. Несмотря на это, он по-прежнему переживал ставшее ему привычным чувство безнадежности и бесцельности, и по-прежнему думал, что все это ни к чему…

В таком настроении и с такими мыслями покинул он Прагу и прибыл в Берлин.

II

Очарование большого города изменило к лучшему его настроение, а новые лица и свежие знакомства рассеивали понемногу хандру. Имя его было достаточно известно для того, чтобы перед ним открывались все двери, — и в головокружительной смене впечатлений старался он уничтожить тот тяжелый осадок, который остался в нем от Праги. Ему становилось все легче овладевать самим собой, и все чаще мелькало в нем бодрое ощущение, будто энергия и трудоспособность снова возвращаются к нему.

Прошло еще несколько недель. Игнатьев нашел в себе достаточно сил и мужества, чтобы опять приступить к работе. Он снял себе небольшое ателье и обставил его всем необходимым… Но он видел, что тяжелый период не прошел для него бесследно, что осталась безграничная душевная усталость, и поблекла жизненность тех образов, которые прежде с такой силой овладевали его воображением… И вдохновение, бывшее когда-то частым гостем художника, навещало его все реже и реже.

Теперь он периодически переживал то прилив то упадок энергии, мешавшие ему доводить работы до конца. С большим жаром и рвением брался он за дело, — но вскоре настроение падало, интерес к разрабатываемой теме сменялся полным равнодушием — если не отвращением, — которые не позволяли ему закончить картину… И хотя он, в моменты депрессии, удивлялся потом, как могли заинтересовать его подобные сюжеты, — все же в глубине души оставалась у него уверенность в том, что все эти незаконченные полотна, в беспорядке нагроможденные и развешанные по стенам, будут со временем доведены до конца…

Уверенность эта постепенно возрастала в нем с каждым днем. Он смутно чувствовал, что все неоконченные темы разрабатываются где-то в глубинах его подсознания, и что интерес к ним должен когда-нибудь возвратиться. Но, подходя к какой-либо начатой картине, он не мог принудить себя приступить к дальнейшей работе.