Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой [Т.1]

Прочитал ей бессвязные воспоминания Грюнвальд и ушел.

В большой комнате лаял Шилейко. В маленькой — лаял Тап, и в кухне ворошилась Маня…

Вечером я был у С. Г. Каплун. Та рассказывала свои воспоминания о Николае Степановиче. Едва пришел домой, мне позвонила АА. Я ей рассказал содержание воспоминаний Каплун.

Шилейко, озорничая, произносит эпиграммы на всех, главным образом, на Голлербаха, которого терпеть не может. Одна-две из его собрания эпиграмм — относятся к АА.

АА и Шилейко для Тапа сочинили шуточную азбуку — по две строки на каждую букву.

11.11.1925

В 6 часов вечера — я у АА в Ш. д. Она спала в кабинете. Я поиграл несколько минут с Иринкой, а потом пошел ее будить. Зажег свет, АА лежала на диване под одеялом, под шубой: в комнате холодно. Стал ей рассказывать о воспоминаниях С. Г. Каплун. По поводу упоминаемых там миниатюр зашел разговор о персидских миниатюрах… АА и тут нашла повод острить, так что вошедший Пунин стал ее вразумлять: "Какую еще нужно революцию, чтоб Вы перестали острить?!". АА вскочила с дивана, подошла к столу, просила Пунина показать мне фотографии персидских миниатюр. Рассматривали; АА: "Они не красивы, но они замечательны" (подчеркнув последнее слово).

Вспомнила в разговоре об Н. С. вечер Блока в Малом театре в 21 году, когда Чуковский читал доклад о Блоке. Блок, только что вернувшийся из Москвы, был совсем уже болен, выглядел очень плохо… Но театр был переполнен, и публика с исключительным энтузиазмом приветствовала Блока.

АА шутила по поводу "девушек", удивлявшихся в 1921 году воспитанности Николая Степановича. "Они никогда не видели вежливых людей! И до сих пор они удивляются Лозинскому: им странной кажется его воспитанность. Они недоумевают: что он, нарочно такой? неужели нарочно так держится?!".

АА говорила о Бодлере. О том, как много она еще нашла. Даже огорчилась за Николая Степановича. Мы спорили…

Я спросил: "Ну, а что Шилейко говорит?".

АА: "Он? Он называет меня "le grand procurateur"… Вы ведь знаете, он не любит стихов Гумилева…"

О Давиде говорили. Пунин "из шика" собирает библиографию по Давиду.

Была у Замятина. Читала статью о пролетарских поэтах с интересным окончанием.

12.11.1925

Сегодня не была в Шер. доме. В 7 1/2 пришел к ней в Мр. дв. Она в фуфайке, чувствует себя плохо — лежала. Призналась, что не совсем здорова. Сели к столу. Шилейко не было дома. Я думал, что он уехал в Москву, спросил. Ответила: "Нет!.. Не уехал и совсем не собирается ехать!" На столе — работа по Н. Г. — книги, листки с записями. Все время говорили о работе. Читала мне переводы Анненского (из "Тихих песен"), читала вслух Бодлера. Сравнивала со стихами Н. Г. и посвящала меня в свои изыскания. Несколько мест у Бодлера, схожих с другими поэтами. АА их не записала: "Я Бодлером занимаюсь…" (т. е. — а не другими).

"Тихие песни". Анненский. Блок. Двойник и дом Шухардиной. "Заблуд. Трамвай".

Мериме и Анненский, "так любит мать и лишь больных детей". Рабле — поющие бутылки. Прочла все переводы Анненского. Прочла всего Готье, Леконта де Лилля, Виньи и др. "Fleurs du mal". Парижские картинки — нет ничего. Викерман, Старая медаль, Блок, Гумилев, перефразировка. Это тоже общее место?! Друг, Надсон. Разговор с душой — довольно обычно, но у Бодлера — это особенно остро.

Скоро пришел Шилейко. Сел в большой комнате к столу — заниматься. Я попрощался и ушел.

14.11.1925

Я у К. И. Чуковского. Я переписывал… Он отрывался от своей работы, давал пояснения.

Рассказал такой случай: "Николай Степанович должен был редактировать собрание сочинений А. К. Толстого… Гумилев, большой поэт, был в то же время совершенно неспособен к прозе, в частности, к какой бы то ни было историко-литературной работе. Я не знаю ни одного поэта, кроме, впрочем, Анны Ахматовой, который был бы более неспособен к такой работе". (При упоминании об Ахматовой я едва сдержал улыбку. Чуковский, вероятно, ничего не знает о работе АА по Пушкину, по Н. С.!) "Когда собрание было им проредактировано, он дал его мне на просмотр"… Дальше Чуковский рассказал, как ужасно оно было отредактировано. Некоторые стихотворения были помечены датой немыслимой, потому что Толстой за два года до этих дат умер. Чуковский говорит, что все ошибки такие он исправил и при встрече сказал о них Николаю Степановичу…. Тот сделал сердитое лицо и сказал: "Да… Я очень плохой прозаик… Но я в тысячу раз лучше Вас пишу стихи!". Оба рассмеялись, а потом Николай Степанович благодарил Чуковского за "спасение".

Из других рассказов Чуковского выяснилось, что Николай Степанович недолюбливал Н. Лернера, относился к нему скептически.

Я польстил Чуковскому, сказав, что его сообщения будут мне очень ценны, потому что самыми близкими Николаю Степановичу людьми в последние годы были Лозинский и он. Чуковский честно ответил: "Я нисколько не претендую на какую бы то ни было близость или дружбу с Николаем Степановичем… Нет… Это было бы совершенно неверно… Наши встречи были чисто "физические"… Мне очень много приходилось с ним встречаться и разговаривать, много ходили вместе. Но это и все…".