Ад

Беловод, наверное, зажал трубку рукой, потому что в ней слышался лишь какой-то электрический шорох. Через полминуты я снова услыхал его скороговорку:

— Давай, выруливай быстренько. Адрес помнишь?

— Обижаете, Вячеслав Архипович…

— Тебя обидишь! Ладно, поговорим у меня. Давай, давай быстрее. Я жду.

Но быстрее, к сожалению, не вышло. Хотя до дома Беловода медленным шагом надо было идти всего минут пятнадцать…

Возле памятника эфиопскому русскоязычному поэту Александру Пушкину мой путь преградила небольшая толпа, которая, впрочем, понемногу разрасталась. Сначала я хотел обойти ее, но потом, заинтересовавшись, погрузился в переполненное жестами покачивание потных человеческих тел. Впереди разворачивалось действо.

— Мы — линзы! Линзы всемогущего творца, изучающего сквозь них тонкое строение своего тела. Тела, которое он сам создал и сам разрушит в назначенное время, независимо от воли человека. Разрушит для того, чтобы создать нечто новое, более совершенное, и сквозь иные линзы изучать свое новое совершенство, — выводила худая женщина в больших, с тяжелой оправой, очках и в снежно-белом сари.

Ее плохо выкрашенные волосы были перехвачены блестящим обручем, а на плоской груди болталась большая, двояковыпуклая линза в обрамлении желтого металла, стилизованного под языки пламени.

— Мы — линзы! Линзы, искривленные стремлением к порокам, замутненные похотливыми желаниями, надколотые подлыми поступками. Что можно рассмотреть сквозь такую линзу? Мы — линзы! Линзы, которые должны быть идеальными по форме. Такими, чтобы они радовали око творца. Мы способны исправить их! Идите с нами дорогой прозрачного братства! Мы — линзы! Идите с нами! Вместе переплавим хрустальное стекло наших чувств, отшлифуем его героическими поступками, направим сквозь него взгляд нашего разума. Вместе! Мы — линзы! Звезды-линзы, планеты-линзы, народы-линзы, человек-линза! Мы — линзы!

Это «линзы» раздавалось все громче, громче и на какой-то китайский манер: «лин-цзы», а составная «цзы» долго трепетала в уютных двориках бульвара Пушкина. Этому помогали и четыре молодых человека (два парня и две девушки), крестом выстроившиеся вокруг главного персонажа спектакля. Они в постоянно убыстряющемся темпе, почти не разжимая губ, повторяли это «цзы», хлопая ладонями по маленьким барабанчикам.

Только сейчас я заметил, что на асфальте бульвара мелом выведена кривая спираль, сходящаяся к центру, в котором возвышался треножник из желтого металла. На нем лежал пучок какой-то травы. И к этому сооружению, которое имело по-уэллсовски марсианский вид, тропой спирали побрела худощавая женщина, останавливаясь в определенных точках. Там она плавно повышала голос и все это «Лин-бам! Цзы-бам-бам! Лин-бам-бам! Цзы-ы-ы-бам! Лин-цзы-бам!» оказывало гипнотическое действие.

Женщину, кстати, я знал. Это была жена местного информационного монополиста — владельца сети городского кабельного телевидения «Рандеву» Виталия Мирошника — Людмила. Она была ненамного старше меня, но увядшее лицо Людмилы Георгиевны как-то зловеще дисгармонировало с ее худой, однако моложавой фигурой. Я вспомнил, как когда-то Лялька говорила: «Знаешь, Ромка, мне иногда кажется, что Людмила Георгиевна не из нашего мира. И вообще, ей, по меньшей мере, лет шестьсот».

— Вот дают… оптики! — неожиданно услышал я за собой хорошо поставленный голос, который узнал почти мгновенно, поскольку уже слышал его сегодня.

— Обратите внимание на их построение, Григорий Артемович, — услышал я и второй голос, женский, с риторическими нотками, которые навеки въелись в него. — Это — плохая подделка Мандалы. А спираль напоминает узор австралийского камня Тюринга, выполняющего роль подсказки для рассказчика. Тот, словно иглой по грампластинке, ведет по нему пальцем, превращаясь в подобие пьезоэлемента и озвучивая голоса предков.

— Тамара Митрофановна, — улыбаясь, обернулся я, — вас же всегда больше интересовали голоса современных политических деятелей.

Тамара Гречаник взглянула на меня своими темно-карими, опаленными до черноты глазами и иронически, как всегда, когда разговаривала с людьми, которым не доверяла, произнесла:

— А что интересует волков, отбившихся от своей стаи?

— Бумажных волков, бумажных, Тамара, — засмеялся Мельниченко, кивая мне головой.

В ответ я улыбнулся еще шире, вызывая депутата на такой себе чемпионат по веселью:

— Ну, не всем же быть бумажными тиграми, Григорий Артемович.

Гречаник окаменела от такой дерзости. Белое сари Людмилы Мельник уже приближалось к треноге. Мельниченко пожевал губами:

— Я уже несколько раз за короткое время встречаюсь с вами, но так и не понял, какой аргументации и к чему «Аргументы» ищут в Гременце?

— Вся их аргументация сводится к тому, что у кого больше денег — тот и хозяин, — ужалила-таки Тамара.

— Ну, большие деньги есть, скажем, и у некоего Ивана Пригожи. Не поэтому ли вы поддерживаете его на выборах, Тамара Митрофановна? Мне кажется, что Григорий Артемович не согласится с вами в этом вопросе.

Мельниченко снисходительно развел руками, будто рефери на ринге, разводя противников в стороны: