Ад

— Любочка, я ничего не могу понять. В час дня сказали, что число погибших приблизилось к восьмидесяти, а к вечеру уже опять говорят о тридцати девяти. Ты можешь мне объяснить, откуда средства массовой информации берут данные? Почему такой разнобой? Складывается впечатление, что наши журналисты ничем не лучше бабок на скамеечке, где-то что-то услышали, тут же переврали и преувеличили. Как так можно работать, я не понимаю! И с мощностью взрыва такая же история. Сначала был один килограмм в тротиловом эквиваленте, потом два, потом пять, а теперь уже от пяти до десяти. У них там что, настоящих специалистов нет, гадают на кофейной гуще?

— Погоди, папа, — остановила его Люба. — Ты жаловался, что голоден, пойдем, я тебя покормлю, потом мы все обсудим.

В глазах бравого генерал-лейтенанта мелькнула неуверенность. Люба с трудом подавила смешок. Сейчас она продемонстрирует ему продукты в холодильнике, и как он будет выкручиваться? Небось боится, как маленький. Ох, не зря говорят: старый — что малый.

Естественно, холодильник был битком набит продуктами, кастрюлями, мисками и судочками. Люба вытащила кастрюлю с грибным супом, открыла крышку.

— Это что такое?

— А что? — невинно откликнулся отец. — Я не знаю, что это.

— Это грибной суп, который для тебя сварила Тамара.

— Ну откуда же мне знать, что она там сварила, — сварливо ответил Головин. — Пусть бы оставила мне в маленькой кастрюльке на плите, я бы знал. Включил бы газ и подогрел. А то наварила целую кастрюлю и в холодильник спрятала. Наверняка специально подальше задвинула, чтобы я не нашел.

— А это?

Люба вытащила два пластиковых контейнера, в одном лежала запеченная в сметане с чесноком курица, в другом — лимонно-желтый рис, сваренный с шафраном и специями. Даже от холодного продукта исходил такой запах, что Люба чуть слюной не захлебнулась, представив, как это вкусно в горячем виде.

— Ничего не знаю, — отрезал отец. — Раньше Томка мне с утра грела суп и оставляла в термосе, мне оставалось только налить в тарелку. И второе разогревала и заворачивала в пуховое одеяло, я доставал и сразу ел. А теперь она ленится, ничего не греет, не оставляет. Хочет меня голодом заморить. Ты с ней разберись как следует.

— Хорошо, — пообещала Люба, пряча улыбку, — я обязательно с ней разберусь. А теперь давай кушать.

После ужина она вымыла посуду, устроилась в комнате на диване, поджала под себя ноги и стала слушать рассказы Николая Дмитриевича о том, что происходит в их Совете ветеранов, кто против кого интригует и какие тезисы он запланировал отразить в своем докладе. После ветеранских дел настала очередь телевизионной передачи, которую отец посмотрел накануне и решил в подробностях пересказать. Вслед за передачей в ход пошли новости из Грузии, где месяц назад Михаил Саакашвили победил на президентских выборах.

— Любочка, давай чайку попьем. Ты ведь не торопишься? — Головин с надеждой посмотрел на дочь.

— Нет, не тороплюсь. Я, наверное, останусь ночевать.

— Вот и хорошо, — он торопливо поднялся и начал суетиться, — сейчас я чайник поставлю, конфеты достану… Ты принесла конфеты?

— Принесла, они на кухне в пакете.

— Сиди-сиди, я сам принесу.

Люба прикрыла глаза и откинула голову на спинку дивана. Как хорошо! Папа в полном здравии, в уме и памяти, скоро придет Тамара, завтра днем Родик вернется из командировки, вчера звонила Леля, она очень довольна своей работой в Англии. Все хорошо и спокойно. Вот только Коли нет.

— Что ты принесла?!

Люба испуганно открыла глаза. Отец стоял перед ней, держа в одной руке упаковку суфле, в другой — пакет, в котором лежали купленные по его просьбе бананы.

— То, что ты просил, — недоумевающе ответила она. — Бананы и суфле.

— Я просил другое суфле, не такое. А бананы я вообще терпеть не могу. Зачем ты купила эту гадость? Я их в рот не беру.

— Извини, — покорно произнесла Люба. — Я сейчас схожу в магазин и куплю другие конфеты.

— А бананы? Куда их девать? Ты за них деньги платила, между прочим.

— Мы с Томой их съедим, не беспокойся, они не пропадут.

Отец внезапно смягчился.

— Ладно, не ходи никуда, я и эти конфеты съем, может, они и неплохие.

Они пили чай, и Люба украдкой поглядывала на отца. Что это, окончательно испортившийся характер или все-таки первые проявления сенильной деменции? Лучше, конечно, первое, чем второе.

В половине десятого появилась Тамара, уставшая, еле стоящая на ногах после двенадцатичасовой смены. Люба кинулась кормить сестру, Николай же Дмитриевич уселся перед телевизором в ожидании новых сообщений о взрыве в метро.

— Я действительно перестала оставлять папе разогретую еду, — сказала Тамара. — Тут он не обманывает.

— Почему? Не успеваешь? Или ленишься?