Ад без жала (СИ)

Он вводит в транс, задавая вопросы. Сфинкс задавала одну и ту же загадку, в ней три или четыре вопроса - а этот будет тянуть новые вопросы из твоих же ответов, и не будет конца разговору. Жаль, недогадливые жители Афин отвечали ему, злились и убили его - а вот если бы они спрашивали его сами, он бы отвечал и отвечал им, он этого ждал, не получил, обиделся! Надо перехватить...

- Ты Сократ?

- Я забыл. Он, его даймон. Он и его даймон.

- Что это за место?

- Что это за место?

- Для прогулок, так я думаю. Это сновидение?

- Ого, так в Преисподней бывают сновидения?

- Как видишь.

Тут Бенедикт припомнил кое-что еще, склонил главу и воззрился на нищего с ласковым и опасным терпением, как на самого глупого и вредного из своих студентов:

- Сократ, я спрашиваю, что это за куча мусора, под которой ты сидишь?

- А, это? - обрадовался сумасшедший. - Тут живут философы. Эти софисты, растлители разума и осквернители человеческой природы.

- Это они ее строят?

- Кто-то строит. Те, кто хотят быть понятными. Они сортируют мусор на разные кучки. Но они - дальше.

- А здесь?

- Мы здесь живем. Вот послушай.

Да, в щелях шуршат, гремят, бормочут, и куча издает ровный, вечный гул. Да, так. Так на помойках Земли строятся крысиные ходы и города. Бенедикту представилось: вот кто-то влезает по этой прочной куче, как по лестнице, а листы железа раздвигаются, высовываются чьи-то бородатые, шишковатые мудрые головы, наставляют в чем-то, что-то повторяют. Так бывает - вдруг вспоминается чья-то мысль - чаще всего, глупая, издевательская, если хочешь разобраться в чем-то опасном и непонятном. А если просто занимаешься душой своей, эти говорящие головы повторяют свои знаменитые мысли, поправляют лавры на висках и создают помехи, если ты думаешь сам. Они - ступени, они же - стены и засовы...

- Так кто же ты, странник? - любезничал нищий.

- Философ. Мелкий - доктор философии, бывший декан.

Собеседника разочаровало это. Он махнул рукою вправо - там мусорная гряда уходила в туман, и в луче какого-то бледного сета танцевали пылинки. В детстве они были золотыми, танцевали в узких солнечных лучах, и маленький Бенедикт все старался поймать их, изловить и понять, почему они никогда не устают, если живые. И живые ли...

- Иди туда, - дулся великий философ, - Там твои собраться, строят себе мусорные домики.

- Не-ет, туда я не хочу.

Старый Простофиля расхохотался до слез и свалился у подножия вала. Какая-то книга шлепнулась страницами вниз, зашевелилась, как будто бы ее раздавили, а она старается убежать, несчастная сороконожка...

- Так это и есть разум?

- Да! Да! - радовался Гераклит-Сократ. - Слушай, ты! - крикнул он куда-то внутрь, под изломанные балки. - Ты, атомист! Ты, безбожный шут! Тут еще один умеет смеяться. Он тебе нужен?

Тот, кого звали, не ответил. С тою же упрямой ласковостью Простофиля Бенедикт задавал вопрос, пользовался положением наивного дурачка. Мудр Сократ, но все философы спесивы. Этим и попользуемся.

- Таков, значит, разум, и вы его осмеиваете?

- Если тебе угодно.

- Вы, обезьянки Божии, создаете шутовские подобия разума?

- Ты так решил. Это называется Левиафан - так говорят твои ... э-э-э... товарищи во времени.

Бенедикт уселся покрепче, ноги протянул и хихикнул прямо в лицо Гераклита:

- Говори так со своими учениками.

Философ обиделся, а доктор философии заговорил мечтательно:

- Я пытался писать о живом разуме...

- Я знаю таких. Они умерли много после тебя. В том-то и беда твоя...

Бенедикт тоже знал "таких", но не при жизни. Схоластическую мудрость - после его смерти прошло больше века - стали стараться позабыть и вырвать из философии. Писали о некоем общем разуме - словами, понятными для последних лавочников. В терминах страстей, обязанностей и выгоды. Красота, Истина и Правда, Божественное были изгнаны и выживали вне пространств разума. Стиль тех, кто холостил мысль, мог бы пригодиться Бенедикту. Возникло противоречие - Божественного в Разуме больше не было, но и человеческим он не стал. Эти любомудры писали и писали о некоем общем для всех людей разуме, неживом, себя не осознающем, но огромном. Они-то и пытались его осознать, стать не глашатаями, а зеркалами разума.

- Давай, - провоцировал Гераклит-Сократ, - Давай, покажу тебе этот твой живой разум?

- Я тебя чем-то обидел? - лениво поинтересовался доктор философии.

- Да нет, не знаю. Покажу тебе. Как тебя зовут?

- Бенедикт.

- И тебя тоже? Эй, Барух, покажи ему!

Подошел нестарый человек, похожий на еврея.

- Барух, ты еврей? - дежурно спросил Сократ. Тот усмехнулся:

- Уже нет. Но все-таки, наверное, да.

- Барух, для чего евреи считают, что люди и животные не должны жить рядом?

- Смотри.

- Я уже видел. Ему показывай, тезке твоему.

Барух легонечко поклонился, разорвал пыльные одежды, потом раскрыл грудь. Ребра отвел легко, как заднюю стенку часов. В легких собралась стеклянная пыль и проросла рубцами; клубы этой пыли выглядели здесь на диво живыми, сукровичными.