— Здесь райский хлеб, если б мы такой там ели! Потом, правда, намного лучше стало, да и дела сильно пошли. По нарастающей. Мы, значит, просто въезд в Кабул охраняли, пакеты возили, офицеров при Кабуле сопровождали, потому что уже постреливать начали. И по первости мне очень понравилось играть в эту войну. А потом, когда вылеты начались, война-то как закрутилась, уже стало не до шуток. Летом совсем весело стало: положим, где-то обстрел, завалы, машины горят — мы туда на вертушках, караваны шмонать.
— Что, мало платили? На шмотки и магнитофоны не хватало?
— Шмотки? Да они у нас как-то естественно были, без проблем. А деньги зачем? На кой они, если мы на операции вылетали? Шмоны — это была наша зарплата, личная. Это было как должное. Особенно, когда у нас ранения были, или, не дай бог, кто-то погибал, то мы забирали все, подчистую… — он смолк и отвел глаза.
Я переглянулся с заместителем начальника лагеря по политико-воспитательной работе подполковником внутренней службы Сергеем Васильевичем Нагорновым. Уникальный он человек: двадцать пятый год служит в системе исправительных дел и не очерствел, не утратил человеческого участия в судьбах осужденных, как многие и многие офицеры. Просто поразительно: от зари до глубокой ночи среди грязи, низости, подлости, а душа такая, же как четверть века назад, — вот из кого бы поп получился!
— Я прошу прощения, конечно, — заговорил он тихо, грустно глядя на осужденного. — Мы Саша, с тобой на тему мародерства не. говорили. Это всегда осуждалось. А вот как все это выглядело у вас?
— Ни разу не обсуждали, как это. выглядит. Мародерство — не мародерство — не было у нас такой морали. Погиб человек — и готовы были на все. Вообще, все крушили. Ну, а когда хорошая вещь лежит, тут уже чисто подсознание срабатывает. "Айва” там, или "Шарп" стоит, джинсы или тряпка красивая — взял с собой и пошел. Да, поначалу особисты работали, отнимали, а потом рукой махнули: ну что сделаешь, они же на операции были! И, по-моему, они боялись больше нас. А еще там такие жиганы были, ну чистые жиганы — где стрельба, там и они. А были и такие — где стрельба, там их никогда не видно. Вот тогда-то у меня и характер здорово поменялся, тогда и начала определяться эта самая своя линия. Если, положим, взять линию мародерства, то здесь все четко распределилось. У нас это все само по себе шло: бой прошел, что осталось — про-шмонали и забрали. А потом, когда ребята гробы на родину отвозили, мы все это барахло родственникам погибших передавали. А гады, которые специально этим занимались, чистым мародерством, — специально убить, чтобы взять, — они в нашем разведбате не воспринимались. Наши — просто деревню прошмонали и ушли…
Такие откровенные признания в "гуманном" мародерстве (специально не убивали, чтобы взять) я слышал от каждого осужденного "афганца”, с кем удавалось беседовать. Но вот показания другого зэка, имени которого не называю, дабы там не растерзали:
— Часто ходили по кишлакам за анашой, героином, вещами…
— То есть в самоволку, чтоб грабануть?
— Это и не в самоволке, это непосредственно на операции: грабили и мародерствовали. Это давно всем ясно.
— Но за это как-то наказывали?
— Как правило, все сходило с рук. Если знаем, что мы непосредственно возле кишлака остаемся на ночлег, то, как правило, свидетелей в живых вообще не оставалось. Если где-то в доме грабим — всех расстреливали.
— Вы принимали участие?
— Я был вместе со всеми. Правда, если где-то офицер с нами, то, естественно, он не позволял, чтоб на его глазах…
— И детей расстреливали?
— ?
— Детей расстреливали?
— …Детей, как правило, совсем маленьких никто не трогал… Ну там если ему пятнадцать-шестнадцать лет и он бегает, то… А так, как правило, у кого оружие видели, всех убивали…
В ответах этого осужденного бьет по нервам фраза "как правило”. Что же это была за "интернациональная помощь афганскому народу", если, "как правило”, творили такие дела?! Но вернемся к Бирюкову, к тем обстоятельствам, которые формировали его линию судьбы. Ведь он, как многие десантники, был уверен, что охраняет южные рубежи Отечества и шел в атаку со словами "3а Родину! За Сталина!”, ибо "За Брежнева!”, как все утверждают, никто не кричал.