Ад в тихой обители

К подобной просьбе доктор Блэкстаф хорошо подготовился, возможно, даже слишком хорошо. Принявший к сведению отчет Маккены («глядит, будто ни одному слову не верит… глазами прямо-таки мозг тебе просвечивает»), доктор замыслил ослепить и подавить грозную инквизиторшу величием медицинской науки. Пролистав гору фолиантов, он набрал множество терминов, касавшихся болезни сердца и понятных лишь специалистам. Потребуется, думал он, разъяснять каждое название. Доктор продумывал варианты диалогов, многократно повторял их, репетировал, пока не счел себя готовым ко всему.

— Позвольте говорить с вами от лица и врача и друга, — начал он, не сводя глаз с висевшей над камином голландской жанровой картины. — За годы нашего общения мы с вашим братом очень сблизились. Полагаю, не ошибусь, сказав, что он стал мне ближайшим другом, как и я ему. Конечно, у него здесь было много друзей среди коллег-священников, но всегда чувствовалось, что ему приятно отдохнуть в беседе с кем-то из светских, менее взыскательных слоев.

«Куда это он смотрит?» — нахмурилась Августа, украдкой тоже бросив взгляд на холст с изображением интерьера старинного амстердамского дома и слуг, убирающих залу под надзором суровой особы — по всей вероятности, хозяйки. Заметив явственный слой пыли на нарисованном буфете, Августа про себя вздохнула: да уж, лень и распущенность родились не сегодня! Всю нерадивую прислугу вон!

— В последний год состояние его сердца заметно ухудшалось, — продолжал доктор, переведя пристальный взор на каминное пламя. — Он быстро утомлялся, не мог позволить себе прежние дальние прогулки. Иногда долгие службы в соборе или чтение проповеди по особому случаю его изнуряли. В общем, обычное явление у лиц на последнем этапе среднего возраста. Осмотры ничего конкретного не обнаруживали. И уж поверьте, миссис Кокборн, — доктор вдруг вскинул глаза прямо на нее, — обследовал я его много раз.

— Брата что-то тревожило, доктор Блэкстаф? Говорят, любые проблемы со здоровьем от нервов.

— Нет-нет, ничего не тревожило. Я первым бы узнал об этом. Он совершенно, совершенно не волновался! — протестующе воскликнул доктор, как никто другой знавший, сколько волнений терзало Джона Юстаса в последние месяцы.

Искорка подозрений вспыхнула у Августы Кокборн: не слишком ли горячи возражения? Неужели опять на нее обрушили потоки лжи?

— Позвольте перейти к событиям печальной ночи, — доктор помедлил, мысленно напоследок пробегая свой сюжет. — Джон пришел повидаться со мной приблизительно за десять часов до смерти. Чувствовал он себя неважно. При осмотре у него обнаружился симптом, известный как cardiac disfibrillation — некое скачущее сокращение сердечной мышцы. Возможно, это свидетельствовало об общем расстройстве организма, но в настоящее время наука не имеет средств выяснить данное предположение. Я дал предотвращающее спазм лекарство, а также микстуру с легким снотворным и не рекомендовал в подобном состоянии ехать домой. Полагая это обычной предосторожностью, я и вообразить не мог, что Джону уже не суждено снова увидеть свой дом…

Оторвав взгляд от горящих поленьев, доктор посмотрел на Августу и грустно покачал головой.

— Утро не принесло особых изменений. Я снова осмотрел его, несколько увеличил лекарственную дозу. Увы, безрезультатно. Дефекты сердечной системы или сбои в иных жизненно важных органах, но чуть позднее десяти Господь призвал его к себе. Не думаю, что Джона мучила сильная боль. Просто сердце остановилось, и он скончался.

— А почему не позволяют увидеть его до похорон? Почему тело его так запечатано, будто он умер от чумы?

Доктор ждал этого вопроса.

— Видите ли, в последние годы он мне нередко говорил, что не хотел бы никаких зрителей у своего покинутого душой тела…

К внезапно грянувшему залпу доктор не приготовился.

— Когда он это говорил? А вы что? Где был разговор? Здесь, у него? У вас?

— Не могу в точности припомнить где, — замялся доктор, — когда, я также не припомню. Но пожелание, определенно, было выражено.

— Не помните, где и когда услышали от брата столь странную вещь? Позабыли? — Голос Августы насмешливо зазвенел.

— Миссис Кокборн, — доктор постарался придать тону внушительность, — ввиду профессиональных обязанностей мне часто приходится вести с пациентами беседы сугубо доверительного свойства. Я должен держать в голове всевозможные просьбы, пожелания на случай их кончины. Однако нет необходимости точно запоминать, где именно и когда шел тот или иной разговор.

— Но можно ведь и перепутать, так ведь, доктор? Кто-то еще мог выразить желание быть замурованным в гробу, словно несчастный узник. И если вы не помните, где находились, есть ли гарантия, что вы не ошибаетесь и относительно личности пациента?

— Нет, тут я абсолютно уверен, — сказал доктор, отрицательно мотнув головой.

Удар, обрушившийся следом, предусмотреть было просто немыслимо.

— Скажите, доктор Блэкстаф, вы упомянуты в завещании? Большую сумму вам оставил мой брат?

Доктор побагровел. Августе Кокборн увиделся признак вины. На самом деле то был гнев — гнев человека, грубо и прямо оскорбленного.