Ада Даллас

Она стояла прямо передо мной — мы были почти одного роста — и совсем близко: я ощущал ее близость и исходящий от нее аромат, но все-таки не настолько близко, чтобы это казалось неприличным.

Она продолжала улыбаться своей чересчур вежливой улыбкой, и я понял, что ей известно про охватившее меня чувство неловкости.

— Можно сесть?

Она явно старалась помочь мне прийти в себя.

— Пожалуйста. — Я тоже не хотел оказаться в стане побежденных. — Выпьете?

— С удовольствием.

Смешивая виски с водой, я чувствовал на себе ее взгляд, чувствовал, как пылает мое лицо, и был уверен, что это ее забавляет. Давно уже я не испытывал такого смущения.

Я протянул ей стакан.

— Спасибо. — Она позволила мне разглядеть ее покрытое легким загаром, вылепленное по греческому образцу лицо.

Мгновенье мы — она сидела, я стоял — молчали.

— Вам никогда раньше не приходилось приглашать к себе девушку?

— Нет, — не сразу ответил я.

— Как отрадно! — отозвалась она с дружеской усмешкой.

— Очень рад, что угодил.

— В самом деле, — подтвердила она и, сделав глоток, с улыбкой продолжала: — Неприятное, но неизбежное обстоятельство: я ставлю себе за правило сначала решать деловые вопросы.

— Ну разумеется. — Я достал из бумажника несколько купюр, которые вручил ей, мне казалось, с достаточным тактом.

— Спасибо.

Она, не жеманясь, взяла деньги, пересчитала, затем, продолжая улыбаться уголком рта, открыла свою сумочку и решительно опустила их туда.

Поставив стакан, она прошлась по комнате. Она двигалась с усвоенной сдержанностью, словно ей вот-вот предстояло сделать какой-то опасный шаг и она исподволь готовилась к нему. В ней было нечто обещающее взрыв, — такое впечатление она производила и при первой встрече, и, как мне суждено было убедиться, всегда и везде. Что сулило наслаждение, в котором немалое место отводилось плоти.

И все годы, пока мне суждено было знать ее, это ощущение затаенной страсти, пребывающей в ожидании взрыва, так и не исчезло. Не изменилось ни ее тело, ни те наслаждения, которые оно дарило. За семь лет она, по-моему, не прибавила и не убавила в весе и пяти фунтов.

Изменилось только ее чистое золотисто-смуглое лицо Минервы: оно отяжелело; углубилась бороздка, идущая от носа ко рту (результат, по-видимому, бесконечных испытаний твердости духа и одержанных ею побед); да взгляд ставших более яркими глаз сверлил с такой настойчивостью, что казалось, если будешь не мигая, упорно и долго смотреть на собеседника, то сумеешь проникнуть в его мысли и добраться до его истинных намерений.

Но в тот вечер в домике мотеля я никак не мог предвидеть всех перемен и сложностей, что принесли с собой последующие годы. Я и не думал, что мне суждено снова встретиться с ней. Я просто смотрел, как она двигается по комнате.

Надеюсь, я дал понять, что она была удивительно женственной и привлекательной, умела — что мне суждено было узнать позднее — зажечь любого мужчину и сама обладала высоким потенциалом чувственности. Но не настолько высоким, чтобы терять голову. Она никогда не отдавалась чувству целиком. Не она принадлежала любви, а любовь — ей. И всегда умела использовать любовь в своих целях. Она повернулась с нарочитой замедленностью и сказала: — Ночь обещает быть восхитительной. Может, погуляем по берегу?

— С удовольствием.

Вслед за ней я вышел во двор, и мы свернули на выложенную плиткой дорожку, что вела на пляж.

По высокому небу, которое от света утонувших в бездонной глубине звезд казалось скорее синим, чем черным, бежали облака.

— До чего хорошо! — обернувшись, бросила она, словно читая мои мысли.

— Хорошо! — согласился я. — Просто чудесно!

Она остановилась и посмотрела на меня. В свете луны я мог различить ее волевое лицо.

— Знаете, а вы мне нравитесь. Правда, очень нравитесь, иначе зачем бы я это говорила. Я говорю это только потому, что мне хочется сказать. Вы мне очень нравитесь.

Я хотел было ответить, что она мне тоже нравится, но ограничился тем, что сказал:

— Что ж, очень рад.

— Спасибо.

Мы шли по песку, в котором по щиколотку утопали ноги, а потом остановились, подставив ветру лицо, поглядеть на море и на белый серп нарождавшейся луны. Прохладный ветер шевелил ее волосы, тускло блестевшие в лунном свете.

— Вам не холодно?

— Нет. Здесь так хорошо!

Но я все равно снял пиджак и накинул ей на плечи. Моя рука коснулась ее плеча; оно было упругим и прохладным.

— О, спасибо.

Я еще раз, теперь уже не случайно, коснулся ее плеча, и она прильнула ко мне.

* * *

На следующее утро первое, что я увидел, проснувшись, была Ада, в то время известная мне под именем Мэри Эллис. Воплощение чистоты, в своем белом платье, она сидела в кресле и читала утреннюю газету, а на ее золотисто-смуглом лице не было и следа сна или усталости.

— Доброе утро! — поздоровалась она.

— Доброе утро!

Все выглядело вполне пристойно.

Мы позавтракали в кафе и отправились купаться на узкую полосу песка позади мотеля. «Я всегда вожу с собой купальный костюм», — сказала она. Позже, когда мы лежали на горячем песке под обжигающими лучами солнца, она вдруг спросила:

— Тебя ничего особенно не трогает, правда?