Читаем Ада, или Отрада полностью

Той ночью Вану из-за выпитого Моэта привиделось, будто он сидит на белом, как пудра, тропическом пляже, заполненном благоденствующими людьми, то потирая красную воспаленную снасть корчащегося от боли мальчика, то поглядывая сквозь солнечные очки на симметричное затенение по обе стороны блестящей дуги позвоночника, с более слабым затенением между ребер девушки, Люсетты или Ады, сидевшей на полотенце поодаль от него. Вот она повернулась и легла ничком, и на ней тоже были солнечные очки, и ни он, ни она не могли бы сказать, куда были направлены их взгляды, скрытые темным янтарем, но по ямочкам на ее лице, намечавшим улыбку, он понял, что она глядит на его собственный (причем то и была все время его снасть) саднящий багрянец. Кто-то, кативший поблизости столик на колесиках, сказал: «Это одна из сестер Вэин», и он проснулся, с профессиональным удовольствием бормоча эту онирическую игру слов, сочетающую его имя с фамилией, и извлек восковые ушные затычки, и в изумительном акте восстановления и стыковки столик для завтрака громыхнул в коридоре, пересекая порог смежной комнаты, и, уже жующая, в медовых крошках, Ада вошла в его спальню. Было только без четверти восемь!

«Умница! – сказал Ван, – но сперва мне нужно заглянуть в petit endroit (клозет)».

Это свидание и девять последующих образовали высочайший горный гребень их двадцатиоднолетней любви: ее сложное, опасное, невыразимо лучезарное совершеннолетие. Итальянистые по стилю апартаменты, их вычурные настенные светильники с узорами по светло-карамелевому стеклу, их белые кнопки-шишечки, вызывавшие сколько угодно света или горничных, задекорированные, укрытые тяжелыми шторами решетчатые окна, делавшие зарю столь же трудно раздеваемой, как и кринолиновую ханжу, выпуклые раздвижные двери огромного, белого, похожего на «Нюрнбергскую Деву» платяного шкапа в коридоре их покоев, и даже тонированная гравюра Рандона с довольно воинственным трехмачтовым кораблем на зигзагообразных зеленых волнах Марсельской гавани – словом, альбергианская атмосфера этих новых встреч придавала им романтическую окраску (это место Алексей и Анна могли бы отметить астериском!), которую Ада с радостью принимала как основу, как форму, как что-то поддерживающее и оберегающее жизнь – жизнь, в остальном лишенную провидения на Дездемонии, где художники – единственные боги. Когда после трех или четырех часов неистовой любви Ван и госпожа Вайнлендер покидали свое роскошное убежище ради голубоватой дымки необыкновенного октября, остававшегося сказочно сонным и теплым на протяжении всего адюльтера, им казалось, что они все так же находятся под защитой тех раскрашенных Приапов, которых римляне некогда водружали в беседках Руфомонтикулуса.

«Я провожу тебя – мы только что вернулись после совещания с лузонскими банкирами, и я провожаю тебя от своего отеля до твоего», – такова была phrase consacrée, которую Ван неизменно изрекал, уведомляя судьбу о положении вещей. Одна маленькая предосторожность, принятая с самого начала, состояла в том, чтобы строго избегать подозрительных появлений на обращенном к озеру балконе, который был виден каждой желтой или лиловой цветочной головке на куртинах набережной.

Они покинули отель через заднюю дверь.

Самшитовая аллея, обсаженная ностальгически выглядевшей секвойей вечнозеленой (которую американские туристы принимали за «ливанский кедр», если вообще замечали), вела к rue du Mûrier, нелепо перевранное название, где царственная павловния («Шелковичное дерево!» – фыркала Ада) торжественно возвышалась на своей неуместной террасе над публичным сортиром и щедро роняла темно-зеленые листья в форме сердец, сохраняя все же довольно растительного убранства, чтобы испещрять арабесками теней южную сторону своего ствола. Угол мощеной улочки, ведущей вниз к набережной, был отмечен гинкго, гораздо более яркого зеленовато-золотого цвета, чем его соседка, тускло желтеющая местная береза. Они прогуливались в южном направлении по знаменитому Fillietaz Promenade, идущему вдоль швейцарского берега озера от Валве до Château de Byron. Светский сезон закончился, и английские семьи, как и русских дворян из Ниписсинга и Нипигона, сменили зимующие здесь птицы и стайки щеголяющих бриджами центральноевропейцев.

«Место между носом и верхней губой выглядит у меня неприлично голым. (Стеная от боли, он сбрил усы в ее присутствии.) И я не могу все время втягивать живот».

Перейти на страницу:

Все книги серии Набоковский корпус

Волшебник. Solus Rex
Волшебник. Solus Rex

Настоящее издание составили два последних крупных произведения Владимира Набокова европейского периода, написанные в Париже перед отъездом в Америку в 1940 г. Оба оказали решающее влияние на все последующее англоязычное творчество писателя. Повесть «Волшебник» (1939) – первая попытка Набокова изложить тему «Лолиты», роман «Solus Rex» (1940) – приближение к замыслу «Бледного огня». Сожалея о незавершенности «Solus Rex», Набоков заметил, что «по своему колориту, по стилистическому размаху и изобилию, по чему-то неопределяемому в его мощном глубинном течении, он обещал решительно отличаться от всех других моих русских сочинений».В Приложении публикуется отрывок из архивного машинописного текста «Solus Rex», исключенный из парижской журнальной публикации.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Русская классическая проза
Защита Лужина
Защита Лужина

«Защита Лужина» (1929) – вершинное достижение Владимира Набокова 20‑х годов, его первая большая творческая удача, принесшая ему славу лучшего молодого писателя русской эмиграции. Показав, по словам Глеба Струве, «колдовское владение темой и материалом», Набоков этим романом открыл в русской литературе новую яркую страницу. Гениальный шахматист Александр Лужин, живущий скорее в мире своего отвлеченного и строгого искусства, чем в реальном Берлине, обнаруживает то, что можно назвать комбинаторным началом бытия. Безуспешно пытаясь разгадать «ходы судьбы» и прервать их зловещее повторение, он перестает понимать, где кончается игра и начинается сама жизнь, против неумолимых обстоятельств которой он беззащитен.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Борис Владимирович Павлов , Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза / Классическая проза ХX века / Научная Фантастика
Лолита
Лолита

Сорокалетний литератор и рантье, перебравшись из Парижа в Америку, влюбляется в двенадцатилетнюю провинциальную школьницу, стремление обладать которой становится его губительной манией. Принесшая Владимиру Набокову (1899–1977) мировую известность, технически одна из наиболее совершенных его книг – дерзкая, глубокая, остроумная, пронзительная и живая, – «Лолита» (1955) неизменно делит читателей на две категории: восхищенных ценителей яркого искусства и всех прочих.В середине 60-х годов Набоков создал русскую версию своей любимой книги, внеся в нее различные дополнения и уточнения. Русское издание увидело свет в Нью-Йорке в 1967 году. Несмотря на запрет, продлившийся до 1989 года, «Лолита» получила в СССР широкое распространение и оказала значительное влияние на всю последующую русскую литературу.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века

Похожие книги

Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды – липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа – очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» – новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ханс Фаллада

Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века