Ада, или Отрада

«Ну нет так нет, – сказал Демон. – Наблюдательность не всегда мать дедукции. Впрочем, я не вижу ничего непристойного в платочке, брошенном на “Бехштейне”. А отчего ты, любовь моя, так зарумянилась? Позвольте мне процитировать несколько строк ради “комической разрядки”:

Lorsque son fi-ancé fut parti pour la guerre
Irène de Grandfief, la pauvre et noble enfant,
Ferma son pi-ano… vendit son éléphant.

Огородное (благородное) “дитя” имеется в оригинале, а вот слон – это мой вклад».

«Да что ты!» – смеясь, воскликнула Ада.

«Наш великий Коппе, – сказал Ван, – конечно, безнадежен, но у него есть один прелестный стишок, который Ада де Грандфиф, присутствующая здесь, несколько раз перевела с большим или меньшим успехом».

«Ах, Ван!» – вставила Ада с игривым лукавством, ей несвойственным, и зачерпнула горсть соленого миндаля.

«Послушаем, послушаем», оживился Демон, беря орешек из ее сложенной ковшиком ладони.

Точная согласованность движений, искренняя радость семейного единения, никогда не спутывающиеся нити марионеток – все это легче описать, чем вообразить.

«Только самые крупные и безжалостные художники, – сказал Ван, – могут пародировать старые повествовательные приемы, а переложение известнейших стихотворений можно простить лишь своим близким. Позвольте мне предварить результат, полученный кузиной – кузиной вообще, так сказать, – пушкинской строчкой, которую я хочу привести ради звучной рифмы —»

«Ради ползучей рифмы! – воскликнула Ада. – Перевод, даже моей выделки, подобен превращению гюрзы в кирказон – все, что осталось от изысканной аристолохии».

«И того, что осталось, – сказал Демон, – предостаточно для моих скромных нужд и таковых же моих маленьких друзей или подруг».

«Итак, – продолжил Ван (пропуская мимо ушей неприличный, на его взгляд, намек, поскольку жители Ладоры исстари применяли это злополучное растение не столько против змеиных укусов, сколько для облегчения родов очень юных матерей и называли его “целовником”), – стихи на случай сохранились. Я их имею. Вот они: “Leur chute est lente” – воротились…»

«О да, ко мне-то воротились, – перебил Демон. —

Leur chute est lente. On peut les suivre
Du regard en reconnaissant
Le chêne à sa feuille de cuivre
L’érable à sa feuille de sang.

Дивная вещица!»

«Да. Это Коппе, а теперь кузина, – сказал Ван и продекламировал:

Роняет лес убор. Скажи нам,
Масть различишь ты на лету?
Лист клена – по багровым жилам,
А дуб – по медному листу?»

«Фу!» – выдохнула версификаторша.

«Вовсе нет! – воскликнул Демон. – Эта “масть” отличная находка, душа моя».

Он потянул ее к себе, она присела на подлокотник его Klubsessel, и он присосался толстыми влажными губами к ее горящему красному уху, полускрытому густыми черными прядями. Ван ощутил дрожь удовольствия.

Наступил черед Марины явиться на сцене, что она и сделала в волшебной игре светотени – платье с блестками, лицо слегка не в фокусе, к чему стремятся все немолодые звезды, обе руки вытянуты вперед. За ней следовал Джонс, несший два канделябра с горящими свечами и старавшийся короткими пинками держать позади рвавшийся из тени коричневый клубок, сохраняя при этом подобающий торжественному моменту вид.

«Марина!» – воскликнул Демон без большого воодушевления и присел с ней на кушетку, похлопывая ее по руке.

Ритмично отдуваясь, Джонс поставил на столик с мерцающими горячительными напитками один из своих изысканных, обвитых драконом канделябров и направился было с его парой к тому месту, где Демон и Марина уже завершали приветственную прелюдию, но хозяйка поспешно указала ему на подставку, в стороне от нее, рядом с полосатой рыбкой. Все так же шумно дыша, он задернул шторы, поскольку ничего, кроме живописных развалин, не осталось от прошедшего дня. Джонс был новым слугой, очень толковым, важным и степенным, и кое-кому пришлось постепенно свыкнуться с его манерами и отдышкой. Пройдут годы, и он окажет мне услугу, которой я никогда не забуду.

«Она – jeune fille fatale, белокожая, роковая красавица», конфиденциально говорил Демон своей бывшей любовнице, нисколько не беспокоясь о том, что эти слова может услышать предмет его хвалы (а она слышала) в другом конце комнаты, где Ада помогала Вану загнать пса в угол, бесстыдно выставляя напоказ свои голые ляжки. Наш старый дружок, возбужденный воссоединением не меньше прочих членов семьи, примчался следом за Мариной, держа в довольной пасти отороченную горностаем домашнюю туфлю. Утащенный предмет принадлежал Бланш, которой было велено залучить Дака в ее комнату, но которая, как всегда, неплотно закрыла дверь. Аду и Вана одновременно пронзило чувство déjà-vu, в сущности, двойного déjà-vu, с точки зрения художественной ретроспекции.