Адам

Сглотнув подкативший к горлу ком, он дернул за шнур, заведя мотор, и устремил взгляд вперед, в серую, свинцовую зыбь.

Лодка пошла вперед, разрезая темные волны.

В лицо бил едкий, холодный ветер, чей вой перекрывал хриплый рев мотора.

Слабым не место в этом мире

Слабым не место в этом мире.

Слабые должны умереть, чтобы дать дорогу более сильным, более приспособленным, более хитрым.

Таков путь. Таков выход. Таково единственное условие для выживания и возрождения человечества.

Так думал Росомаха, прежде, чем столкнулся с этим непонятным существом.

Под ботинками с высокими берцами хрустела сухая земля. Стылый, ледяной ветер бил в закрытое противогазом лицо. Горький воздух с глухим свистом проходил сквозь фильтры. Окуляры приходилось то и дело протирать от капель холодного колючего дождя. Плотный плащ лип к броне и защитному костюму. И ощущение тяжести амуниции и оттягивающая тощие руки снайперка свидетельствовали о том, что Росомаха не спит. И видит то, что видит.

Прямо перед ним лежала в позе эмбриона девочка. Что самое удивительно, совсем голая. Ей, на вид, было лет десять-одиннадцать. И она совсем не выглядела как дети, растущие в бункерах, хилые, больные, ходящие по краю жизни и смерти. Это был очень красивый ребенок, в котором сочеталась хрупкость и воля к жизни. Воля, которая чувствовалась во всем ее облике. Тонкие черты милого личика с налипшими на него прядками длинных светлых бело-золотых волос, струящихся по цветущему диковинными белыми бутонами мху, на котором она лежала, точно сошедшая со страниц сказки, в маленьком алькове, сотворенном из хищных корней и растений, которые не трогали ее, а как будто бы оберегали.

Росомаха был обескуражен. Росомаха был крайне удивлен. Росомаха считал, что сходит с ума.

Девочка всем своим видом будто смеялась над его прежним опытом, над тем, что он видел. Над всем творящимся вокруг безумием умирающего мира. Будто агония распадающейся планеты ее не касалась. Над ней была не властна окружающая среда, полная невидимых ядов и радиации, способной превратить человека в умирающую развалину в считанные дни, с отражающими кусками кожи, выпадающими зубами и волосами, с разлагающимися внутренностями. Напротив… она напоминала маленькую фею, которая просто прилегла отдохнуть под лопухами, пережидая холодный колючий дождь.

Росомаха стоял в нерешительности, не понимая, что делать и как быть. Оставить ребенка он не может. Даже его закаленная совесть ему это не позволит. Он не знал почему. То ли потому что до тошноты наелся жестокости и цинизма царившего в большинстве общин за редким исключением, то ли потому что малышка напоминала ему его дочь, угасшую от нехватки еды и от рака, медленно, мучительно и неотвратимо сожравшего ее. И он, видя, как страшно умирает его дитя ничего не мог с этим сделать, никак и ничем не мог помочь. Когда Василисы не стало, Росомаха думал, что умрет вместе с ней. Но, вот, продолжал жить. Продолжал выходить на поиски припасов и лекарств для таких же несчастных, как и он сам. Несчастных, которых становится все меньше и меньше. Дети, старики, женщины, медленно угасают и умирают в убежище, которое, скорее, напоминает склеп, братскую могилу, оттягивая, бессмысленно оттягивая неизбежный конец. Занятый этими мыслями, он не заметил одну странность. Странность, которая заставила его сердце пропустить удар…

Он не слышал щелчков счетчика Гейгера. Обычно мерно пощелкивающий прибор говорил о том, что в том или ином месте уровень радиации допустим, и можно осмотреться в поисках разных полезностей, или зашкаливает, так что следует убираться оттуда как можно скорее, но тут… Тут, как будто бы мир полностью очистился. И даже холодный разъедающий дождь теперь напоминает обычный весенний майский ливень старого мира. А как ярка растительность! Не та чахлая и больная, низкорослая и хлипкая, отравленная кислотными дождями и высеченная морозами затянувшейся после войны зимы, которая встречалась тут и там. Сочная, будто только сошла со страниц книги о древнем, довоенном мире.

Что-то было неправильно. Но эта неправильность не тревожила и не пугала, в привычном смысле. Она будто заставляла почувствовать нечто давно забытое, нечто, что всегда обманывало и ускользало, нечто, что никогда не приносило счастье и облегчение.

Надежду.

Росомаха повесил винтовку на лямку, присел на колено и осторожно тронул маленькую красавицу за плечико.

Девочка моргнула и открыла глаза.

Росомаха почувствовал, как его обожгло от взгляда больших насыщенно-лиловых, прозрачных и глубоких глаз. Он никогда не видел такой красоты и такой глубины. По-началу, девочка настороженно смотрела на него. Потом, вдруг ее милое личико просияло, и она искренне и чисто улыбнулась Росомахе окончательно растопив черный лед его души.

Так улыбалась ему Лиска. До того, как болезнь все больше забирала над ней власть.

— Как ты тут оказалась? – его голос даже ему самому казался чужим.