Адам и Ева

— Ну, скажем… около сотни гектаров. А кроме того… Там, на окраине, можно прихватить еще чуток земли у Крабчицкого и Добржиньского хозяйств. Хорошо бы подровнять территориальные границы…

— Так далеко лучше не заглядывать, — прервала меня Ева. — С этакими идеями тебя отовсюду в три шеи погнали бы. И хлопот не оберешься, ты не находишь? Перебрасывать ферму, строить при ней коровник, а кроме того — вкладывать деньги в новый сад.

— Само собой. Без труда и без денег ни одно крупное современное производство не организуешь… А садоводство уже давно пора перевести на современные рельсы. Конечно, это в перспективе, но и перспективный план тоже следует разработать. — Обхватив Еву за плечи, я снова со смехом встряхнул ее. — Вот видишь! Сдвинуть с места удается лишь то, за что можно ухватиться, взяться руками, потрясти! Понимаешь?.. Целые десятки гектаров зерновых культур, свеклы, картофеля, овощей, невиданное крупномасштабное производство, а мы должны все еще жить по старинке? Мелкому производству — конец. Его давно пора послать к черту! Да разве в прежних условиях производства можно применить достижения науки, механизации, техники в полной мере?

Ева молчала.

— Успокойся, — сказала она чуть погодя. — Поди-ка сними и повесь пальто.

Когда я вернулся (разумеется, с бутылкой вавржинецкого в руках), она сидела на краю постели, спустив ноги на коврик и подперев голову ладонями.

— И как ты мыслишь это сделать? — спросила она.

— Очень просто. Взять и сделать. Провести анализ почвенных структур и на его основе, а также с учетом наклона местности, рассчитать площадь отдельных участков, ввести уже проверенный состав выращиваемых культур и подсчитать предполагаемую прибыль. То есть разработать и предложить руководству госхоза проект ведения такого хозяйства.

— И ты уже все продумал?

— Нет, не все. О том и речь. Вот теперь мы это и сделаем.

— Кто это мы? Кто сделает?

— И ты еще спрашиваешь? Ты да я. А потом вся наша бригада.

Всплеснув руками, она удивленно заморгала.

— Ну, чего молчишь? Слышала, что я сказал?

— Как не слышала… — Она запнулась. — Да я просто дух перевести не могу!

Ева долго молча смотрела на меня. Но постепенно лицо ее стало оттаивать, оживать. А губы… Ах, эти ее губы… Любое волнение прежде всего отражалось у нее на губах. Раньше, чем во взгляде… Странные, особенные у нее губы. Бывало, заколотится у нее сердце — и они становятся пунцовыми от прихлынувшей крови. По подвижному рисунку рта я могу прочитать ее мысли отчетливее, чем если бы они были выражены в словах. Трогательные подрагивания ее губ всегда выразительнее слов, начертанных большими буквами. Бегущая световая газета в темноте ночи… Только потом вспыхивают глаза… Губы у Евы живут как бы отдельно, сами по себе.

— Ты считаешь… Ты на самом деле думаешь, что мы это осилим? — спросила она. А на ее губах уже читался ответ.

— Выпьем, — предложил я, подсаживаясь к ней. — Разумеется, осилим. Ведь мы знаем, чего хотим. «Преодолей, пробейся, не прислуживайся», — продекламировал я свое любимое изречение.

На сей раз мы отхлебнули прямо из бутылки.

— Да ради такого дела я готова и прислуживаться. Лишь бы удалось.

Ева одушевилась. Идея увлекла ее. Я это видел, я знал, что так будет.

Для нас начались дни и недели неустанной работы — бесконечными вечерами, по субботам и воскресеньям. Столы и шкафы, забитые книгами по специальности (я привозил их из Праги); груды бумажек с моими выписками, заметками и анализами. Ева целыми днями пропадала в поле и на межах. Отбирала образчики почв, сортировала их, анализировала, сравнивала. С некоторыми даже сама ездила в Мельник, в лабораторию, где работала прежде. Мучилась страхом, как бы чего не напутать. Собственноручно нанесла на карту все разновидности почвенной структуры, и, когда наконец разложила передо мной на столе эту пестревшую разными красками картину, глаза ее прямо-таки полыхали. Склоняясь над разноцветной мозаикой квадратов и прямоугольников, над причудливыми эллипсами, заштрихованными землянично-красной, бледно-коричневой, бледно-зеленой краской и желтью — на местах произрастания ржи, картошки, свеклы и люцерны, и все это там, где пока что были лишь травянистые берега, заросшие кустами терновника, шиповника, боярышника, — мы видели, как у нас на глазах поднимается сад. Ева уже вдыхала, впитывала в себя аромат сочных вызревших фруктов. Ноздри у нее раздувались и трепетали…

Мы условливались, какой участок отдать под персиковые плантации, где провести границу вишневых посадок, откуда и куда, по каким местам должны протянуться полосы яблоневых пальметт. Мы ссорились, спорили, пока наконец не приходили к согласью. Чудесные дни… Словно сейчас слышу, как она говорит: «Знаешь, такое чувство, будто до смерти устала, а все же, когда подходит вечер, жалеешь, что день окончился и больше нет сил, и не можешь дождаться утра, чтоб начать все сначала».