Адам и Ева

И вот однажды — он по привычке бахвалился «нашим вкладом в развитие плодоводства» — Ева молча поднялась и ушла. После такой демонстрации Олдржих, смутившись, умолк.

Я попенял Еве за это:

— Он теперь переменился. Помогает нам. Старается по крайней мере.

Тут она хлестнула взглядом меня:

— Тебе все еще мало? Он тебе все еще не надоел? Трепался тут, лицемер, притвора! Слушаешь и не знаешь, откуда в нем что берется. Словно магнитофонную пленку включили, на которую кто-то речей наговорил. И такому типу ты веришь? Ну, признавайся! Да ведь он ко всякому приспособится, кто посильнее. Если бы, к примеру, сюда китайцы пришли, он глаза бы себе сделал раскосыми. Будь деревья такими, как он, на них один год вызревали бы груши, а на следующий глядь — уже снимали бы сливы либо орехи трясли. А может, на одной и той же веточке разные плоды родились. Спасибочки, не надо! Паточка и тот куда милее. По крайности — характер, он как бульдог защищает то, чему верит… А таких, что нос по ветру держат, не переношу. Видеть их рядом — брр!

Разошлась, расшумелась…

Конечно, доля правды в ее словах была (нужно сказать, изрядная), но только лишь доля. Увы, коли самому нельзя выбирать себе окружение — и в жизни, и на работе, что тут поделаешь? Приходится довольствоваться на худой конец теми, кто хоть не вредит, а кое-где даже и помогает. А главное — не мог я забыть той неоценимой службы, которую сослужил Олда нашему саду своей нерадивостью. За это благодарствую поболее всего.

— Не понимаю, почему именно к Олдржиху я должен относиться плохо? — возразил я. — Временами он бывал мне полезен.

Мое замечание рассердило Еву пуще прежнего.

— Молчал бы уж! — прикрикнула она. — Ты сам такой же, как и он! (Тут она явно преувеличивала.) Что тот, что другой — оба вы политиканы! Никогда у вас не разберешь, где правда, а где вранье! Он-то небось и впрямь считает, что ты к нему невесть как расположен.

— И прав, совершенно прав, — подзадориваю я ее. — Расположен. На свой манер, разумеется, да и выбора нет. Иногда, Ева, нужно уметь довольствоваться малым. Ты и сама это прекрасно знаешь. И потом… У каждого из нас свои слабости и пристрастия. А другие зачастую этого даже уразуметь не могут.

— Нет, ты и впрямь блаженный! — Ева не собиралась так просто отступать.

— Давай, валяй дальше! — подначивал я ее. — Уж не думаешь ли ты, что лучше сидеть сложа руки да сетовать: что, мол, тут поделаешь, люди кругом — не те, подходящих бы… Чем так вот ныть, лучше я и таких работать заставлю. Или я не прав?

— Много Олдржих тебе наработал! Ты еще пойди ему поклонись! — возмутилась Ева. — А я не стану за клок шерсти благодарить, коли знаю, что вся овца — моя. Не так уж я глупа. А ты чуть что — и уже «чего изволите?». Удальцы вроде него как ночные бабочки на свет слетаются, но крыльев никогда не обжигают. И я не удивлюсь, если они его когда-нибудь заслонят собой и вконец потушат.

Глаза ее полыхали.

— Случайно не ты ли как-то мне припомнил и дал прочесть такое изречение Толстого: если у самого нет сил гореть и распространять свет, не засти его по крайней мере?

— Вот именно так я и поступаю. Помогаю Олде не застить свет.

— Отговариваться ты умеешь, всегда найдешь способ вывернуться… А я бы таким, как он, спуску не давала!

— Не сомневаюсь, — плачу я ей той же монетой. — У тебя одна радость — веником махать. Когда ты наводишь порядок — лучше тебе под руку не попадаться, — рассмеялся я и хотел было ее поцеловать, но она отпрянула.

— Оставь, пожалуйста. Нечего руки распускать! Ненавижу! Вот как получишь тряпкой! (Пока мы разговаривали, она старательно терла и расставляла посуду.)

Я расхохотался. И хохотал до слез. Ведь впервые за много дней она вскипела и разозлилась, как в былые времена.

Да и пора бы уже!

8 Когда в раю не было дождя

Не всякий день — божье благословенье. А нас погода не баловала уже третий год подряд. Одну весну солнце чуть ли не с середины апреля жарило как в июне. Деревья зацвели разом, но в конце месяца ночами мороз опускался до восьми градусов — и все спалил. Следующий год выдался холодный, дождливый, солнышко почти совсем не проглядывало. Зато нынче, вплоть до последней недели мая, природа, казалось, решила вознаградить нас за предыдущие невысокие урожаи. Буйно цвели вишни, яблони, персики, завязи набухали прямо на глазах, так стремительно и в таком изобилии, что сердце радовалось. Только абрикосовые деревья в этот раз отдыхали. А вскоре наступили засушливые дни.

Неделями на светло-голубом небе не появлялось ни облачка, оно раскалилось добела. Земля томилась от жажды. В дрожащем летнем мареве чахли зеленые всходы, листья дерев и кусты. Листва посерела от пыли; изнуренные зноем плоды засыхали. Молоденькие яблоньки, только-только высаженные на вновь заложенных участках, гибли.