Адам и Ева

– Делай со мной теперь все, что хочешь. Я всегда буду твоею служанкой.

Одна благодатная природа научает нас божественным движением. И вот моя Жаний, девственная, как утренняя заря, ведущая с собою хоровод мгновения дня, промолвила мне слово, которым первая женщина окутала под яблонею цепями любви своего супруга.

Я впивал ее улыбку, как свежий сок. Слезы мои орошали ее волосы. Мы оба были первобытными созданиями в чудесном смущении юного желания. Наши нагие души нежно овевал холодок среди лучезарного трепета дня.

Изначальная жизнь залепетала на наших устах.

Как во сне я проговорил:

– Слушай, милая Жаний, моя Жизнь! Я бежал от тебя, но не переставал с тобою быть. Ты была мне ближе, когда тебя не было со мной. Ты была для меня целым лесом с его деревьями и птицами, и я звал тебя именами утра и ночи. Не говори, что тогда уже ты меня любила. Я не мог бы услышать это и не умереть от счастья. Но теперь, – да, промолви мне это, мой сладостный друг, – любила ли ты уже меня в ту пору, когда я с расширенным сердцем в руках углублялся в сумрак леса, чтобы внимать, как ты смеялась в журчании ручья?

Она удивилась. Ее брови хмурились по-детски.

– Не знаю, что ты хочешь сказать, – произнесла она. – Да и то, о чем ты говоришь, – для меня, как сладкий плод. Когда ты пришел, моя грудь поднялась, – ничего я больше не знаю.

О, да, да, Жаний, именно это! Твоя упрямая грудь с холодными и острыми концами под твоею кофтой, словно молодая, апрельская почка!

Прохладная тишина овевала нас. И совсем не было ветра, только легкий ветерок дыханья из наших грудей. Мне казалось, словно я слышу, как вертится в глубине ее существа багряный жернов. И сказал ей:

– Ты пришла ко мне, как что-то маленькое и детское, родившееся из моего желания. Я взывал к тебе из глубины моей души, и ты явилась.

Она взяла пряди моей бороды и стала завивать их на палец.

– Ты, – проговорила она, – был высокий и крепкий, как дуб. Я совсем не представляла, как бы ты стал когда-нибудь меня обнимать.

Кристально ясные слова срывались с наших уст. Из глубины наших душ вырывался, словно легкий шумок земли, орошенной дождем. И опять моя рука витала над ней со страхом и безумным желанием ее невинного тела, словно царила неподвижная, ширококрылая птица с мягкими, гибкими перьями. Я был, как тот, кто видит разверзающийся перед собою божественный сад Эдема и стоит, пораженный, при входе в него. И между нею и мною любовь была теперь, как религиозный запрет. Жаний вручала мне свое тело и с собою – всю жизнь своего племени. А там, во мгле веков, Божество, как сеятель, простирало свою десницу.

Я замер на мгновенье, глядя в ее необъятные очи, с рукой раскрытой, словно над глубиной обширных вод, над головокружительной бездной времен. Меня обдало вдруг горячим запахом ее юной силы, и сила моя дико прорвалась наружу, – я познал вкус ее уст. Это было первой раной. Ее глаза погрузились в забвенье, она казалась только тенью в бледный рассветный час, а я повис на ее холодных губах, как на разбухших виноградных гроздьях.

Ее жизнь угасла, замерла и снова родилась. Я чувствовал, как тело ее бьется от безумия и муки.

И она вскрикнула:

– Ты сделал мне больно! Я ненавижу тебя!

И в то же мгновенье исчезла в лесу.

Тщетно звал я ее до самого вечера. Взошла луна. Я видел ее маленькую тень на дороге около моего жилища. Вся она была заткана розовым сиянием молодого месяца. А я в этот вечер, страшась своей дикой любви, вернулся медленным шагом к прохладному благоуханью кустарника, где касался пальцами ее колен, умятая трава хранила гибкие очертания ее тела. Сердце мое разбухло, как бобы от тепловатого дождя тела. И я тихонько рыдал под ясным миганием звезд.

Глава 6

Мы шли с Жаний к деревьям. Был снова вечер. В необычайном очаровании мгновенья мы ни о чем не говорили. В недрах наших душ трепетало что-то могучее и глубокое, что выразиться не могло. Луна поднималась. Она была молода, как и луна нашей жизни. Ее тонкий розовый серп серебрился блеском нитей в прозрачной ночи леса. Бледно-мшистое сиянье устилало тропинку, по которой мы ступали. Очертания наших тел застыли, как виденья в смутном шелковом воздухе. Но я чувствовал, как лихорадочно колебалось тело Евы рядом с моим среди торжественного и благодатного вечера. Трепетанье ее глаз оживлялось и угасало, подобно рождению и агонии звезд. Ее томление роднило ее со стыдливой, расцветшей луной. Я был там с этим ребенком, как человек, которого ведет куда-то неведомая десница.

Долгим трепетом обдало ночь. Листва заволновалась и, казалось, простерла над нами складки своей волнистой туники. В таинственных узорах тени мы стали лишь двумя не знающими друг друга тенями, идущими к жизни. Я перестал видеть лицо Жаний. Там, в высоте розоватая кровь первого сияния – иссякла, исчез и сад роз ясной и девственной луны. Как юная супруга, холодная и чистая, она опустилась на ложе неба. И снова больной взор девушки обернулся ко мне.