Адам и Ева

Да, я был, по истине, диким выходцем из моего племени. Но, до того, как я упился в виноградник багряным хмелем, с какою жалобой блуждал я по лесам, словно маленькая раненая лисица! Бродил вокруг дома, испуская пронзительные крики. Называл ее – Жаний, и Адам не одолел еще преград. О, Боже, как мы с Евой ныне смеялись над этим. Однажды она мне откровенно призналась:

– Ты был сильный, и я тебя хотела. Почему не взял ты меня, как только я тебя узнала?

Это был невинный возглас тела. Она говорила согласно природе, но в это мгновенье я забыл, что здоровая девушка для пылкого юноши не безразлична. Жизнь наносит такую же рану в сердце расцветшей самки, как и в мускулистое чрево эфеба. Я был полон ярости и ревности, словно боялся, что кто-нибудь, пока я ждал услышать ее верховное желанье, придет в более ранний час утра, до меня.

– Ева! Ева! Скажи мне искренно, – никто другой не касался руками твоей груди?

Она взглянула на меня с удивлением:

– Уверяю тебя, я не понимаю, что ты хочешь сказать.

И под ее наивным, кротким взглядом мне стало стыдно. Почти лукаво я ей промолвил:

– Не храни от меня никакой тайны. Скажи, распустилась ли уже твоя грудь? Да, да, скажи мне не стыдясь.

Мое сердце стучало, как шаги смерти по ступеням лестницы.

– Прошло три ночи, мой друг, как она распустилась для тебя, и я обняла ее руками.

Любимая Ева, с какой невинностью призналась ты мне в этом, не сознавая, что грешила.

Если бы я спросил об этом городскую девушку, чтобы испытать ее, она отвернулась бы со смехом от меня. А ведь все тайком совершают это в час, когда по телу пробегает трепет, но хранят в секрете.

Мое сердце, ожидавшее прихода смерти, в тот же миг чудесным образом почувствовало облегчение. Радость моя взвилась, как шумный рой пчел после дождя.

И я безумно припал к ее нежным персям. Я говорил им, как участникам ее любви, как маленьким деткам – сестрам, которых она послала утолить мою жажду. Что! И ты, и ты, и оба вы вместе! Вы – трепещущие Евы – близнецы моей Евы!

Небывалое безумие охватило нас, пронеслась великая волна жизни. И снова мне казалось, что я ее не знал еще до этого дня. О Боже! Какой казалась ты мне, Ева, чистой и почти священной в твоей юной животной красоте, в не ведущем желании, пробудившем чувство в твоей груди. То было благовестием, дорогая Ева, то были шаги супруга, раздававшиеся на пути. И ныне я лежал у твоих ног, моля в своей душе у тебя прощенья, как за незаслуженное оскорбление! Даже если бы в тебе пробудилось чувство любви к другому, и ты ему принесла бы в жертву свою непорочную наготу, ты поступила бы только согласно с законом природы. И, мысля так, человек – ближе к истине, хотя он мог бы показаться слишком смелым, высказывая это своим обнаженным сердцем.

Порой, когда замолкнет лес и станет неподвижным, какое-нибудь маленькое деревцо встрепенется вдруг, ибо оно одно из всех других деревьев почуяло ветер. Я – это деревце пред ликом истины!

Глава 8

Это было порой высших наслаждений лета. Цапля еще не пролетала. Вся земля цвела золотом и солнцем, как румяные отблески вертящейся мельницы. Наступил тяжкий и томительный полдень, когда даже у ручья мы не могли обрести прохладу. Жажда неведомой любви мучила нас.

– Скажи, милый, нет больше ничего, что я должна еще узнать. Я больна оттого, что не нахожу покоя от какой то тягостной, тягостной тайны, которую не могу выразить.

Она бросилась на траву, как раненый зверек, и не промолвила еще мне слова любви.

Вокруг нас природа тоже болела от сумрачного палящего зноя Cириуса и Солнца. Гроза неистовствовала. Груды мрамора и металлов катились по склонам гор. Грохот плугов взрывал слои базальта. Обезумевшие быки метались в хлевах. И молния рассекала тучу огромными ослепительными трещинами. Объятый сладким ужасом грома и треска, стоял обессиленный и опаленный лес. Но вот, заструился обильный дождь, влажный жар вещества. Земля встрепенулась и с жадной жаждой впивала могучую, животворную жизнь.

Однажды мы узрели чудо. Словно лестница хрустального и самоцветного дворца простерлась над лесом радуга.

Всю ее дугу мы не видели, но своими сапфирными и изумрудными уступами она опиралась на кровлю нашего жилища и развертывала свой свод. Другим своим концом она соединялась с неведомой точкой земли. Я видел в этом счастливый знак. И думал:

«Наша жизнь гармонически очерчена этой дугой, простирающейся от дома к лесу».

Мы пошли вместе набирать опенок, кислых вишен и шелковицы. Они надушили наши руки. Вместе с тучными травами и похищенными из гнезд яйцами, они составляли легкую пищу наших трапез.