Адам и Эвелин

— Пусть тогда сама и делает, зачем ей для этого я? Либо я что-то делаю, либо нет. А такое дерьмо я не крою. Все очень просто.

— Да, Адам…

— Я всегда так делал и прекрасно обходился — и все остальные тоже.

Эвелин взяла два носка, вывернула их наизнанку и завязала в узел. Вдруг она остановилась и прислушалась, Адам тоже замер. Этажом ниже закрыли входную дверь.

— Это они? — прошептала Эвелин.

— Не думаю, только Гизела. Он всегда на ключ запирает.

— Тебе надо было сделать это ради нее, ради Гизелы. Она тобой так гордилась. Ты же мог раскроить, она бы увидела и наверняка поняла бы…

— Двух не хватает, — сказал Адам.

— Двух?

— Осталось два разных носка.

— Так всегда и было.

— Как это? Ты хочешь сказать, я все время так и ходил?

— Да это заметно, только если их рядом подержать.

— Все равно, я так не люблю.

— Ну, выброси их тогда, — сказала Эвелин и встала.

— А ты уверена, что двух других нет где-нибудь в другом месте?

— Где-нибудь они есть. Но не здесь.

Эвелин зашла в маленькую ванную рядом с их комнатой.

Когда она оттуда вернулась, Адам сидел на кровати. Пакет с носками был убран. Только на батарее висело рядом друг с другом два носка, словно они еще до конца не высохли.

49 ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

— Так, теперь им нужно вариться семь минут.

— Я и знаю только, что есть такая страна: Китай.

— Ну и что?

— А тут сразу целая наука.

— Все — наука.

— «Китай и надежда на счастье» — ты это сейчас читаешь?

— Автор у нас семинар ведет.

— Я же ни одного слова не знаю!

— Я тоже только начала. Это рядом с главным зданием. А через два года нас на год пошлют в Китай или Тайвань.

— Синология плохо сочетается с историей искусств.

— Я просто себе это представила, потому что ты сказала: что-нибудь языковое. Я подумала, будем вместе туда ходить.

— Все эти значки — для меня это слишком.

— Зубрить нужно везде.

— Все равно.

— Мы же можем встречаться и вместе обедать или завтракать. Может, ты подыщешь что-нибудь поблизости.

— Что-нибудь с лепниной и паркетом? Мне бы одной кухни хватило. Такой огромной кухни я еще никогда не видела. А когда придут твои соседки?

— Михаэла в университете, а Габриэла на курсах вождения, она в этом, кажется, не слишком сильна. Вы хотели бы не просто комнату, а что-нибудь побольше?

— Было бы неплохо.

— Я прямо поверить не могу, что Адам поехал с тобой. Наверное, он тебя по-настоящему любит.

— Ты это уже как-то говорила.

— Я думала, он безнадежен, безнадежный случай. А что такое?

— Ты хорошо выглядишь.

— Ой, Эви, ты такая милая.

— Дело не в том, что я милая.

— А что же мне-то тебе говорить? Тебе достаточно в зеркало посмотреться.

— Я имею в виду другое. По тебе ни за что не скажешь, что ты здесь всего пару недель. Ты выглядишь так, как будто ты отсюда, как будто ты здесь дома. А если ты посмотришь на Адама, он здесь как фальшивая монета, он и есть почти перестал.

— А ты?

— Я как-то посерединке, между тобой и им.

— То есть не безнадежный случай? — Катя засмеялась. — Эви, да ладно, я пошутила!

— Для меня это не шутки.

— Ты слишком обо всем тревожишься.

— С таким тылом, с твоим кланом я бы тоже ни о чем не тревожилась.

— Мой клан иногда приглашает меня в гости, а дядя Клаус помог мне найти эту комнату — а вообще, мне ничего от них не нужно.

— Я это и имею в виду, без них бы у тебя этого не было!

— За это я должна преподавать им русский, а я его уже вообще забыла. Но пока что я согласилась.

— Вот видишь, а я бы не согласилась. Вот и разница. У тебя здесь родственники, настоящая семья, это же прекрасно.

— Зато у тебя есть Адам, и медовый месяц на Западе.

— Если это можно назвать медовым месяцем.

— Ну все-таки, Зимсзе. И когда у вас свадьба?

Эвелин пожала плечами.

— Ты же говорила, что вы там были счастливы.

— Что было, то сплыло.

Катя нахмурилась.

— Извини, — сказала Эвелин. — Мне сейчас только такие фразочки на ум и приходят. «Что меня не убивает, делает меня сильнее» — и всякое такое. Сама знаю, что это ужасно.

— Я почти что влюбилась в Адама.

— Я заметила.

— Когда?

— Когда увидела тебя в шляпе, там, на турбазе, когда ты нас ждала, тогда я что-то такое подумала. У вас с ним что-то было?

— Нет.

— Звучит не очень убедительно.

— Я же сказала, что я в него чуть не влюбилась, так что я не могу сказать, что вообще ничего не было. Но я ему была абсолютно безразлична.

— Мне хотелось, чтобы он умер.

— Умер?

— Тебе никогда не хотелось, чтобы какой-нибудь человек перестал существовать? Чтобы избавиться от него, чтобы не нужно было больше о нем думать?

— Не-ет.

— Он целыми днями просиживает перед телевизором и крутит твой кубик Рубика, а когда он этого не делает, то лежит перед Эльфридой на животе и смотрит на нее. А дядя Эберхард по пять раз на дню говорит, что те, кто там сейчас борются, — герои. Герои — они, а не те, кто нелегально эмигрируют.

— Я думала, он сам эмигрировал.

— Он сидел в тюрьме, в Баутцене, почти год. Для него мы — экономические беженцы, потому что сейчас, сейчас нужно бороться, а не тут отсиживаться. Адам на самом деле думает точно так же.

— А, ерунда, ничего у них не выйдет. Через пару недель там все будет, как раньше. Кренц или Хонеккер — абсолютно не важно.