Адам и Эвелин

— Можно и так сказать. Одни через дверь, другие через окно. И, судя по всему, все время входили и выходили туда-сюда.

— Вот свиньи! — сказала Катя. — Ну ты хотя бы опять смеешься.

— Не уверена, — сказала Эвелин, — что это можно назвать смехом.

Адам протиснулся между кроватью и раскладным столиком к окну и открыл его.

— Вы не возражаете? — Он осторожно открыл коробку и понюхал сигариллы. — Достойно мир идет к концу, — сказал он. — Угощу как-нибудь дядю Эберхарда; посмотрим, оценит ли он.

— Мона могла бы хоть почту вынимать, даже и без ключа, — сказала Эвелин и вынула кипятильник из розетки.

— То есть?

— Она якобы не получила нашего письма с ключом. По крайней мере, она так сказала Адаму.

— А твоя мама?

— Не подходит к телефону. Я не понимаю, что происходит.

Эвелин достала из пакета масло и сосиски в вакуумной упаковке и положила их на поднос.

— И как там все?

— Красиво, все покрыто листвой, поляна, грядки, дорожки. Айва светится, все остальные ветви голые, а в углублении под козырьком крыльца еще стояли рядом друг с другом мои садовые галоши…

Эвелин сдвинула склеенные фотографии и обрывки на картонку и положила их на свободную кровать. Она всего один раз слышала рассказ Адама, но то, что он описывал, казалось ей таким знакомым, словно она сама там побывала. Она видела перед собой все то, о чем уже и не думала, потому что рассталась с этим, казалось, навсегда: калитку, сад, дом, три ступеньки крыльца, она услышала, как рвется бумажка с печатью, и почувствовала холод, который дохнул в лицо Адама. Ее тоже удивил этот холод. Из гостевого туалета пропала стиральная машина. По стеклу коридорной двери змеилась трещина. Как темно вдруг стало, когда он закрыл за собой входную дверь. Холодильник и плиту вынесли, кафельный пол, словно на вечеринке накануне свадьбы, полностью покрывали осколки посуды, так что ему пришлось остановиться на пороге кухни. Смеситель с мойки тоже сорвали.

Эвелин намазывала бутерброды. Масло было мягкое. Чтобы открыть дверь в большую комнату, ей пришлось с силой упереться в нее. По полу заскребло что-то тяжелое. Протиснувшись в узкую дверную щель, она увидела то, что и так уже знала: ничто не осталось нетронутым. Сначала она попробовала отодвинуть шкаф для пластинок, чтобы можно было открыть дверь пошире. Но шкаф уперся в опрокинутый секретер, который был полностью разорен. Повсюду лежали разорванные фотографии или смятые письма и счета. Она сразу же принялась все собирать. Осколки пластинок она брала в руки, только если на них виднелась какая-нибудь надпись.

Только когда она пробралась к противоположной стене и попыталась закрыть окно, то заметила, что оконный переплет надломлен и провалился назад. Ей понадобились часы, чтобы собрать фотографии или, вернее, то, что от них осталось. Ей даже удалось поднять секретер и придвинуть его к стене.

Теперь она заливала кипятком чайные пакетики в стеклянном чайнике. Вернувшись в коридор, она открыла дверь в подвал, пошарила в углу за ней, нашла фонарик, спустилась вниз и осветила темную комнату. Та была пуста. Эта пустота посреди разорения утешала. От банок с консервированными фруктами в предбаннике остались только следы на пыльных полках.

Адам смеялся. Катя что-то говорила. Эвелин сделала бутерброды, порезала их на четвертинки и стала раскладывать по тарелкам гарнир из зеленого лука, хрена и горчицы, между ними она поочередно клала маринованные и соленые огурцы. Она проделывала все это с большой тщательностью, не торопясь — словно Адам мог рассказывать, только пока она работала.

Ванную и другие комнаты она просто окинула взглядом. Повсюду одно и то же. Она боялась подниматься наверх, в ателье.

Эвелин протянула Кате и Адаму тарелки.

В открытую дверь она увидела меньший из двух манекенов, который висел на крючке для рождественской звезды. Большой был распорот и лежал на полу. Ткани были облиты чем-то вонючим. Когда она повернулась, чтобы спускаться, она увидела и его — большой белоснежный бюстгальтер, висевший на дверной ручке. Она сама подняла его тогда. Она знала, что он действительно мерцал белизной, он не мог не светиться посреди всего этого разорения, как и айва в саду. Она сняла его с ручки.

Неужели она по-прежнему не знала, что делать с этой вещью? Она взяла зажигалку, поднесла пламя к бюстгальтеру и, наконец, метнула его в большую комнату, словно факел.

Адам опять засмеялся. Нет, это был не смех, но Эвелин не знала, каким еще словом это можно назвать.

Адам выбросил в сад окурок сигариллы и закрыл окно. Эвелин хотелось слушать дальше, она была готова намазывать все новые и новые бутерброды, мыть и вытирать посуду, лишь бы он продолжал говорить. И только в этот момент Эвелин поняла, что снова верит Адаму.

54 ПОСЛЕДНИЕ ВЕЩИ