Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

Глинский пытался ещё что-то выспросить, но Никита отмахнулся, прибавил шагу, и его спутнику пришлось вприпрыжку бежать сзади. Отставать он не хотел, а совсем нехилая упитанность не давала вместе с брюшком прибавить прыти. Поэтому профессору пришлось замолчать, Никита слышал только его усердное и обиженное пыхтение за спиной.

Почти у самых ворот наши путники обогнали группу бедняков в набедренных повязках. Тощие, измождённые, они шли цепочкой по окраине дороги, мерно ступая, будто стадо коров на скотобойню. Нищие шагали в тот же город – стражи у ворот почему-то не было, и все паломники беспрепятственно проникали в столицу Египта.

Людей стало значительно больше: во всё сгущающейся толпе, двигающейся к центру города, где находился Мусейон, были даже китайцы, негры и совсем чёрные нубийцы. Стайка женщин в покрывалах свободного покроя, но с открытыми лицами, тоже шла вместе с сотолпниками. Только женщинам почему-то хотелось всех непременно обогнать, как будто там, куда все шли, ожидалась бесплатная раздача подарков, или на худой конец весёлое представление уличных музыкантов.

Одна из них довольно внятно принялась возмущаться:

– Боги, какая толпа! Ах, когда бы и как протесниться
Нам через весь этот ужас! Без счёта и впрямь муравейник!
Много ты сделал добра, Птолемей, с той поры, как родитель
Твой меж богами живёт. Никакой негодяй не пугает
Путника мирного нынче по скверной привычке египтян.
Прежде ж недобрые шутки обманщики здесь учиняли;
Все на один были лад – негодяи, нахалы, прохвосты…[42]

Женщина говорила, ни к кому не обращаясь. Просто громко и внятно произносила слова в нехитром гекзаметре, а окружающие слушали. Кто-то даже согласно кивал головой, что женщине и надо было. Может быть, так выглядела в толпе свобода слова, но всем нравилось.

Леонид Фёдорович с Никитой без особых проблем вписались в толчею паломников. Вероятно потому, что толпа, несмотря на преобладание восточных народностей, была довольно пёстрой, поэтому безликой. Со всеми вместе они добрались до центра города.

Мусейон вблизи выглядел ещё более величественно: греческие резные колонны по фронтону поддерживали треугольный портик, на котором ясно были видны барельефы, изображающие, как водится в Египте, сцены из жизни фараонов. Перед зданием посреди огромного цветника был устроен настоящий фонтан. Но проход на площадь перед Первым всемирным университетом заграждали копьеносцы.

– Поразительно! – профессор просто разинул рот, глядя на эти, может быть, первые в мире барельефы. – Описания Мусейона не сохранилось ни в каких манускриптах, ни на глиняных дощечках! Если мы попали сюда по хотению Ангела, то с его стороны это действительно щедрый подарок!

– Может быть и подарок, может быть и щедрый, – откликнулся Никита. – Но моё предположение, кажется, действительно было правильным. Считайте, что это просто предчувствие.

Здание Мусейона было уникальным и красивым, но Никиту же заинтересовало нечто другое. Он наблюдал за всадниками, выстроившимися на площади перед Мусейоном в правильное каре. Внутри, на породистом тонконогом коне, восседал командир воинов – какой-нибудь шах или эмир.

Об этом можно было судить по великолепному изумруду, красовавшемуся на красно-коричневой чалме, венчающей его голову. В тон чалме был и халат: кроваво-красный с золотым узором по краям. Из-за такого же, как чалма, красно-коричневого пояса торчала ручка кинжала. На ней также поблескивали драгоценные камни.

Из здания Мусейона рабы вытаскивали папирусные и пергаментные свитки, глиняные и деревянные дощечки, сваливали всё в центре каре, недалеко от эмира. Куча манускриптов росла. Рабы бросали исписанные свитки в кучу, как скопившийся мусор и возвращались в университет за новой порцией библиотечного архива.

Тут же стояло с десяток пеших воинов, возле ног которых стояли большие козьи мехи шерстью наружу, испачканным жирными пятнами грязного масла. Гора папирусов становилась больше и больше. Эмир дал сигнал: пешие принялись поливать свитки из мехов тёмной и дурно пахнущей жидкостью. По воздуху пополз резкий запах. Он был очень знаком Никите ещё с тех пор, когда по путёвке Союза Писателей ездил выступать на буровых Уренгоя.

– Нефть! Что ж он гад делает? – воскликнул Никита. – Ведь свитки после нефти ничем не восстановишь!

– О чём вы? – не понял профессор.

– Об арабах, захвативших город! Эти неруси собираются спалить все существующие записи земных мудрецов, астрологов, волхвов и алхимиков! – Никита смахнул тыльной стороной ладони пот со лба. – Уникальные знания, собранные здесь, нельзя предавать уничтожению! В библиотечных свитках хранится мудрость познания материи, и, кто знает, возможно, хранится истинная тайна существования человека.