Адаптация

И в этой тишине отрезок времени, который можно перешагнуть в два коротких счета: раз, и!.. – отрезок, который давно уже готовился стать для застывших посреди озера мужчины и женщины последним в их жизни, – он начал вдруг растягиваться. Он растягивался, как слюдяная нить, как нагретое каучуковое полотно. Он расширялся одновременно во все стороны, вверх и вниз, влево и вправо, множился, делился, рос, вился, тихо шептал и ласково плакал, едва слышно смеялся и спокойно, как мать, молчал. И двое, еще не понимая, что происходит, но уже очутившись в середине этой бесконечно растягивающейся секунды, упали в нее, как в плетеный гамак, качались, закрывая и открывая глаза, с удивлением рассматривая небо, которое быстро покрывалось хрустальными фонарями звезд, сильно светлело, словно солнце переставало гаснуть – и, наконец, все остановилось.

Оба они, мужчина и женщина, медленно посмотрели вокруг себя. Они стояли на льду, одетые в меха, шевелились и дышали – а пейзаж вокруг них вместе с воздухом замер – так, словно кто-то огромный и невидимый нажал на кнопку «пауза» вселенского проигрывателя по имени мир. И мир не шевелился – даже снежинки, сдуваемые ветром с поверхности ледяного Байкала, замерли в прозрачном остекленевшем воздухе.

Спустя две или три минуты – потому что здесь, в их секундевремя существовало точно так же, как и за ее пределами – где-то вдалеке, там, за прозрачными горами, к которым они, словно Магометы, шли и которые от них все время отодвигались – там, за этими похожими на седые головы волшебников вершинами, послышался шелест, тихий звук движения какой-то огромной, совсем незнакомой и не слышимой никогда ими исполинской силы. И оба они тут же стали утрачивать свое «я», свое цивилизованное и пугливое «я», и начали прислушиваться в них только две их души, его и ее – и они стали внимать тому, что было за горизонтом и шло сейчас к ним. Они улавливали этот шелест и понимали – что это.Это был шум совсем другой жизни, ими забытый, но которой их предки когда-то жили и которую они теперь, слыша – вспоминали. Раньше они думали, что были строителями пирамид – а между тем они оказались двумя глиняными песчинками, прижавшимися друг к другу на одной из ступеней той действительно великой пирамиды, шум которой они сейчас слышали. И эта подлинная жизнь, гул которой нарастал – двигалась к ним.

А еще через полминуты они воочию увидели ее. Цунами хлынувшей жизни поднялось над сжавшимися в общий комок на льду мужчиной и женщиной – и заревело, упало и накрыло их. Оно втекло в их глаза, в их губы, в их мысли, в каждую пору на их коже и в каждую пору на коже их исстрадавшихся душ.

– Я с ума схожу, умираю? – думал он.

– Где я, что с мной, это смерть? – думала она.

И оба они восторженно чувствовали, что души их не слышат того, что думают их рассудки.

Вскоре им стало жарко, душно, как никогда – и они стали сбрасывать с себя меховую одежду, шапки, унты. Наконец, мужчина и женщина остались совсем обнаженными на заснеженном льду, не чувствуя никакого холода.

Обернувшись друг к другу, они поняли, что эта новая жизнь странным образом разделила их. Странным… потому что то, что они чувствовали, оказалось намного сильнее их любви к друг другу. И даже сильнее их любви к ребенку, находящемуся сейчас в утробе женщины. Они перестали быть мужчиной и женщиной, родителями, людьми, они стали человеками. И каждый из них теперь только в одиночку мог прожить ту секунду, что каждому из них была дарована.

Ведь если мы рождаемся в одиночестве – то и уходим из жизни в последнюю секунду одни.

Мы одни встречаемся с экзаменаторами, мы одни проваливаем экзамен или выдерживаем его.

Если бы мы всегда выдерживали наши одиночные экзамены – мы бы, наверное, жили вечно.

А на последнем экзамене, если бы мы пришли на него вдвоем, нас, вероятно, с насмешкой спросили бы: эй, у вас что, одна душа на двоих, если вы заявились вместе?

Как прожила свою секундную часть жизни Лиза? Не знаю. Может быть, когда-нибудь она об этом расскажет – вам или мне. Может быть… Чужая жизнь, даже самого дорогого тебе человека – всегда сумерки для тебя. Тем более если речь идет о последней секунде. Может быть, наш ребеночек с нашим стучащим сердцем тоже когда-нибудь что-то кому-то расскажет.

Я очень на это надеюсь.

Простите за то, что говорю с вами сейчас. Дело в том, что если ты начал книгу – надо ведь ее закончить, так? Ведь если ты начал речь об адаптации, так почему бы не адаптировать себя к этой книжке, в конце концов? Или признать хотя бы – что адаптация невозможна. Конечно, у этой книги уже могло было пять или шесть вполне закономерных концов. Но, мне кажется, все они были бы ложью, даже если бы это и случились в реальности.

Часть последняя Адаптация

Как только гигантская волна жизни накрыла нас и схлынула, и мы остались стоять каждый на своем островке времени, моя секундатронула меня прозрачным краем – и я вплыл в нее, словно в глубокое море. Не знаю, дышал ли я в этой замершей стране времени, скорее – я просто в ней был. Или вообще – был.