Адаптация

Мы вернулись в зал – там звучала хриплая, без электронной примеси, композиция Тома Джонса. Мы начали медленно изгибаться в такт музыке, просвечивая друг друга взглядами. В ее глазах было пристальное любопытство. Почему-то казалось, что мы оба похожи на вставших на хвосты рыб. Я попробовал передать ей эту мысль на своем скверном английском – и кажется, она поняла. «Почему – рыбы?» – «Потому что мы должны плавать в море, а не танцевать на хвостах…» Сказав это, я уже пожалел, что смолол такую непонятную чушь. Но Чайка, чуть наклонившись ко мне, коснулась моей руки и проговорила: «Мне кажется, именно сейчас рыбы поняли, что всю жизнь заблуждались, плавая в море. А на самом деле их естественное состояние – танцевать на хвостах. Да и не рыбы они вовсе. Женщина и мужчина».

Потом мы танцевали уже в обнимку, медленно вращаясь слева направо и наоборот. Было странно приятно обнимать за талию женщину, которую я не знал еще полчаса назад. «Мне нравится эта музыка, – сказала она, – напоминает колыбельную для взрослых». «Мне тоже, – сказал я. – И еще мне нравишься ты». – «Ты из какой страны, из Польши?» – «Нет, из России». – «Так я и думала», – сказала она по-русски с заметным акцентом. У нее была шея, кожу на которой хотелось, едва касаясь губами, поцеловать.

Танец кончился. Я взял свою спутницу за руку, провел к бару, где купил ей мартини, а себе снова «Джим Бим». Мы сели за свободный высокий стол и как только она захотела что-то сказать, я взял ее правой рукой за затылок, притянул к себе и поцеловал в губы. Чайка едва ответила губами на поцелуй – в глазах ее стал медленно разгораться огонь.

– Ты из Швеции? – спросил я.

– Нет, я немка. Мое имя Аннет Кюсс, – она протянула мне через стол для пожатия руку. Я назвал себя, взял ее пальцы, потянул к себе и вновь поцеловал ее в губы – на этот раз более чувственно. Ее губы были не полные и не тонкие, но слишком сухие, и с каждым новым поцелуем, казалось мне, можно будет постепенно наполнить их влагой. Ей было явно под сорок, фигура не слишком идеальная, с присущей возрасту тяжестью, но все же привлекательная какой-то сильной красотой. В волосах поблескивают редкие нити седины. Интересно, красила ли она вообще когда-нибудь волосы?

– Где ты научилась говорить по-русски, Аннет?

– Мы должны выучить язык, чтобы лучше чувствовать вашу страну. А вам необязательно учить наш язык, чтобы чувствовать нас, – добавила она так, словно я ее об этом спросил. – В этом мы отличаемся.

– Только в этом?

– Как только вы выучиваете наш язык, вы становитесь западниками. Западные и русские люди очень разные.

– Как мужчина и женщина? – спросил я.

– Ну, где-то так.

– Значит, мы можем влюбляться друг в друга, – сказал я.

– О, это пока еще да! – она с улыбкой закивала.

– У тебя прозрачный взгляд, Аннет.

– Я верю в это, Саша, – сказала она, произнеся мое имя с ударением на последнем слоге.

Я положил ей руку на колени. Чуть приподняв брови, она смотрела мне в глаза с проблеском нежности и усталого удивления. Я чувствовал тепло ее ног. Погладил ее колени и заскользил по шершавой и бархатной коже выше, под юбку. Затем с улыбкой поманил ее пальцем, и она, снисходительно прикрыв веки, поднесла мне свою голову – я вновь поцеловал ее в губы. Мой колодец открылся, вода хлынула в нее. По тому, как целуешься с женщиной, можно понять, как она поведет себя в постели. Мы нежно оторвались друг от друга и отвели назад головы. Как два земных шара, только что целовавшиеся взасос и теперь приходящие в себя. Бывает время, когда два таких мира не могут друг без друга, иначе умрут, пересохнут. Время душевной жажды.

– Как хорошо, – сказала она, все еще не открывая глаз. И добавила: – Мой друг Пушкин.

– Почему Пушкин? – удивился я.

– Когда я была маленькая, отец часто оставлял меня с няней, а она была русская, из семьи эмигрантов. Она читала мне сказки Пушкина на русском языке. Родители не знали об этом, няня боялась, что им это не понравится. Хотя, я думаю, она была не права. Когда я выросла, начала учить русский язык.

– А я почему Пушкин?

– Так. Россия на самом деле тяжелая. Но люди у нее бывают легкие. Пушкин легкий. От тебя тоже легкое впечатление. К тому же ты Александр.

– Знаешь, я как-то не очень люблю Пушкина. Больше Лермонтова.

– Лермонтов не очень русский писатель. Как и ты сейчас. Ты сейчас тяжелый, Саша. Но в тебе сидит маленький Пушкин. Как в каждом русском. И поэтому ты все-таки легкий слабый Пушик.

– Издеваешься? – с легкой улыбкой спросил я.

– Нет! – Аннет открыла глаза. – Я просто выпила, мне хорошо, и ты мне тоже нравишься. Мне сорок лет, кстати. Мы с тобой одного поколения. Так?

– В сущности, так. Мы родились, когда у вас начался рок-н-ролл, а у нас наши шестидесятники начали читать стихи.

– Почему тебе плохо? – спросила она.

– Как ты сказала?

– Так.

– Мне хорошо.

– Ты обманываешь. В сущности, можешь меня обманывать.

– Ну ладно. Мне не хорошо и не плохо. Мне никак. Мне сегодня исполнилось тридцать восемь, – сказал я.

– Вот как? В таком случае прошу прощения, что я явилась на твой день рождения без подарка.