Адаптация

Мы посмеялись над этими его словами, и заказали еще по «кельшику», как прозвала Лиза маленькие порции пива, и обнялись потом, как старые друзья или родственники, и расцеловались на прощанье. Мы не знали, что дед Йохима был один из тех солдат в черной форме, въезжающих в грузовике на левый берег Днепра, что мой дед, будучи командиром «тридцатьчетверки» на Курской дуге, убил деда Йохима прямым попаданием снаряда, выпущенного по его приказу. Дед Йохима пронзал уверенным солнечным взглядом горизонт за рекой Днепр в 41-м, а мой дед обрел точно такой же огненный и пронизывающий любую жизненную броню взгляд летом 1943-го. Они оба были очень сильны, наши деды. Но сила – категория, лежащая вне нравственности, она может служить как добру, так и злу. Я не знал, как и Йохим, что его дед однажды летом 1942-го, сопровождая колонну пленных красноармейцев, выпустил автоматную очередь поверх головы украинской крестьянки, бросавшей в колонну голодных солдат хлеб и овощи, и снес этой очередью полголовы ее четырехлетнему сыну, наблюдавшему за происходящим с забора. Дед Йохима слышал, как мать завопила и бросилась к убитому ребенку, но не обернулся, сжимая руками MP-40 и зубы, бормоча про себя закаляющую силу воли скороговорку: «Так, спокойно, это не я, это война, это не со мной, это война, это на войне, это война…» Интересно, что было бы с нами, если бы каждый узнал о себе и своих знакомых больше, чем мы знаем сейчас? А если бы о нас, о том, что мы тщательно скрываем даже от самих себя, узнали другие? Все злое и доброе – узнали бы?

Адам и Ева, вкусивши сочного плода, узнали многое из того, что существует на самом деле, – и после этого не смогли жить в раю.

Так может, счастье в неведении?

Мои украинские родственники и дальние знакомые, с которыми я общался, когда был в Днепропетровске, уверяли, что сейчас стали хуже относиться к России и русским, потому что узнали многое, чего раньше не знали. У них появилось чувство гордости за свою маленькую страну, хотя большинство из них были этническими русскими и не говорили на украинском. Они вдруг полюбили украинскую культуру и историю, хотя раньше не интересовались ею. Если я не разделял этой любви, это печалило и даже злило некоторых из них. Новые знания всегда в чем-то трагичны. Может, счастье не в неведении, а в том, насколько истинно знание, которое ты узнал?

Что значит – истинное?

Может быть, истинно оно, только когда говорит человеку о заключенном в нем добре. Только о добре – без капли пусть и существующего на самом деле зла.

А узнавание зла делает нас еще злее…

Прощаясь с Йохимом, я не узнал его номер телефона или электронный адрес – почему-то я чувствовал, что это совсем не важно, что это лишнее.

– Ребята, носите ваши волшебные очки, не снимайте, – обернувшись, громко сказал нам Йохим и помахал рукой. Он и вправду стал какой-то юный, худой, смешной, хотя, когда мы встретились на площади возле Кельнского собора, казался ненамного моложе меня.

Улыбаясь, Йохим опустил руку, повернулся и стал спускаться по лестнице вниз, туда, где странствует маленький кельнский подземно-наземный трамвай.

Ближе к вечеру мы зашли в Дом. Нас окутал светящийся сумрак готической старины с цветными островами витражей. Мы поднялись по витой лестнице на одну из башен. Странно, внизу было так тихо, а здесь завывает ветер. Как в человеке, который внешне, внизу, спокоен, а где-то в вершинах его личности бушует шторм. Говорят, что союзническая авиация, бомбившая Кельн, не разбомбила собор лишь потому, что Дом был отличным ориентиром для пилотов, сверявших его местонахождение с картой и определявших, где находятся предназначенные для уничтожения объекты. Вот, пожалуй, тоже знание, которое не стоит знать.

Неужели Сид был неправ, когда искренне хотел говорить только правду?

А может… может, он как раз хотел говорить только то, что несло бы в его словах любовь?

Или я ошибаюсь?

Вспомни, вспомни… как же было на самом деле?

Человек движется к истине, хочет он того или не хочет.

Вот только к какой – доброй или злой?

Мне и в голову раньше не приходило, что истина может быть двоякой. Вернее, что есть только одна истинная сторона истины – доброта. А то, что озлобляет, несмотря на открывшуюся правду – всегда ложь.

Почему я только сейчас задумался о том, как именно пытался говорить свою правду Сид? Не потому ли, что я был замурован в собственные страдания о самом себе? Уныние, человек в человеке, злоба внутри добра.

Как же бывает все поздно, как!

Вот сейчас бы, сейчас, встретить Сида и спросить. Сид, скажи, Богдан, скажи…

Призрак праздника, который с нами