Адептус Астартес: Омнибус. Том II

— Плоть космодесантника непроницаема для радиации Обстирии, — ответил Джаван, продолжая работать с управлением. — Но нельзя сказать того же о всех наших технологиях. Соединение саркофага дредноута с его пилотом использует технологии, которые нельзя воспроизвести. Но под воздействием излучения этой планеты данные связи деградируют, а вместе с ними и способности мозга пилота. Кодекс Астартес требует, чтобы один из дредноутов нашего ордена стоял на страже крепости, но каждый час такого воздействия сокращает жизнь дредноута. Здесь, в спячке, они защищены. Но когда они активны на Обстирии, деградация продолжается, и чем она хуже, тем быстрее скорость распада.

— Они умирают? — спросил Десаан.

— Медленно, — сказал Джаван, — но да, они умирают.

— Сколько им осталось?

Джаван взглянул на ряд отметок на саркофаге Карулака. Они выглядели довольно скромно на фоне геральдики и нарисованных на пластинах брони меток убийств. Десаан вспомнил подобные отметки на брате Молкисе, но никогда не думал поинтересоваться, что они означают. Цифры на высоком готике отсчитывали дату.

— У Карулака четыре года, — ответил Джаван. — Пока мы говорим, они убывают. У некоторых времени больше, у большинства же — меньше.

— А у Молкиса?

— Больше. Дредноуты сменяют друг друга в почетном карауле, когда начинают деградировать и их служба длится год или более. После этого его отправят обратно в это хранилище, ждать своей очереди. Каждый следующий раз будет короче, пока его соединения не разъест, но Кодекс требует этого от нас, а слово Жиллимана должно соблюдаться.

Карулак бросился вперед, протопав вниз с пьедестала. Сервиторов раскидало в стороны, когда развернулась штурмовая пушка дредноута.

— Брат! — закричал Десаан. — Древний брат! Слушайте мой голос и не позволяйте теням прошлого одолеть вас! Теперь вы лежите в саркофаге дредноута, так как были смертельно ранены и возвращены из-за грани. Прошли годы, и теперь новые боевые братья носят цвета Обсидиановых Рыцарей, но наша цель и наши враги остались прежними.

Карулак остановился и повернулся к Десаану.

— Брат-скаут, — раздался голос Карулака. — Может ли это быть правдой?

— Посмотрите вниз, древний, — сказал ему Десаан. — Вы несете не болтер и цепной меч, а кулак и пушку машины войны. Несмотря на это, вы всё ещё один из нас, Обсидиановая Глефа, сын Жиллимана и названный воин Императора. Ничего действительно важного не изменилось.

— Да, — произнес Карулак. — Теперь я вижу. Я помню. Я пал, и погрузился в сон, но теперь я пробудился. Созван ли крестовый поход? Иду ли я на войну?

— Увы, это война, а не крестовый поход. Враг пришел к нам. Шип Полутени в осаде орков!

Сильный грохот прокатился по хранилищу. С дальнего пьедестала свалился сервитор, и, сломанный, распростерся на полу. Посыпались механизмы. С потолка сорвался блок охлаждающей жидкости, когда один из дредноутов, чья матовая броня была инкрустирована позолоченными орлиными крыльями и увешана шипастыми цепями, рухнул со своего спального места в центре хранилища. Его силовой кулак был изменен, чтобы держать весьма негабаритный силовой меч, а его стрелковая рука несла тяжелое плазменное орудие. С одного плеча свисало знамя с геральдикой в виде двух клинков, перекрещенных сверкающей молнией.

— Что это за ересь? — проревел дредноут. — Орк оскверняет Шип Полутени? Обстирия стенает под поступью чужаков? А мы до сих пор стоим здесь, как безмозглая добыча! Я не оставлю орде ксеносов ничего, кроме крови и страданий, и когда я закончу, каждый орк будет в ужасе кричать при упоминании Обсидиановых Глеф!

Дредноут имел те же отметки, что и Карулак с Молкисом. Ему недолго осталось. Часы.

Возможно, меньше.

— Такова судьба ксеносов! — закричал дредноут. — Да обрушится на них гнев Фульминоса!

Когда он упал, то оказался в мире боли, великом океане агонии, поглотившей его.

Он бывал здесь и раньше. И превозмогал. Его тело разбивалось не раз. Воспоминания о той боли пронзили его как копье, проникая в его разум подобно огню, жгущему его конечности.

Но он воскрес. Он не умер. Преодолел боль. Брат Молкис ухватился за этот факт и крепко вцепился в него, используя его как якорь, чтобы перетащить себя. И боль растворилась в конкретных воспоминаниях, фигурах и звуках, что были там, когда он последний раз пал так низко.