Адептус Механикус: Омнибус

Но этот левиафан умирал. Он погружался в тошнотворные потоки океанских токсинов. Его кожа отслаивалась и трескалась на глазах, пока он приближался к строению. Его газовые пузыри были раздутыми и опухшими, мертвенно бледными и уродливыми. Роттл наблюдал, как животное вращается вокруг своей оси, изгибаясь и мерцая в бледном свете солнца. Один из пузырей разорвался, выплеснув сгусток водянистой крови, затем еще один, и еще. Левиафан бросился на здание, как терпящий крушение орбитальный дирижабль.

В магосе биологис Роттле осталось очень мало от человека, но этого хватило, чтобы он почувствовал страх. Приводы в нижней части лица дернулись, отчего пластицидовые челюсти вздрогнули. Один аугметический глаз неестественно расширился, настраивая полированные линзы на приближающегося левиафана. Магос вычислил массу, ускорение, вращающий момент и траекторию. Его горло не использовало для дыхания рот, обонятельные и носовые фильтры неуклюже взвизгнули. Роттл уже давно утратил способность кричать.

Аугметические ноги пришли в движение, когда он вычислил наиболее вероятную траекторию полета и самое безопасное место. Усиленное оргстекло могло выдержать огонь из болтера, но не прямое попадание туши левиафана. Весь шпиль мог быть разрушен. Сервитор наверху продолжал бормотать бинарный катехизис, не сознавая неизбежности столкновения. Роттл прыгнул к выступу ближайшей цистерны с генным материалом.

Той крошечной части, что осталась в магосе от человека, оказалось достаточно — как раз, чтобы затуманить холодную четкость вычислений, внести ошибку в тщательно выверенную траекторию прыжка. Роттл врезался в цистерну. И хотя размером он был со среднего человека, весил он намного больше. Дюрасталевые элементы, пластицидовые и латкритовые ткани в сумме весили намного больше человеческой органики. Человеческая часть Роттла составляла лишь небольшую часть его массы. Импульс был огромным.

Цистерна пошатнулась, поколебалась, и вновь пришла в равновесие — опоры вновь встали на место, взревело и зашипело суспензорное поле. Роттл пошатнулся, почти утратив необходимую для действия функцию — сознание — и в его слуховые датчики ворвался звук удара.

В тот момент произошло то, чего магос никогда прежде не видел. Бездействующие ранее системы защиты шпиля с ревом пришли в действие, когда гироскопы навелись на приближающуюся цель. Несколько болтерных установок «Ураган», представлявших собой по три спаренных болтера каждая, открыли огонь, и в левиафана устремился яростный поток раскаленного металла. «Ураганы» вырывали из животного большие куски тухлого мяса, уничтожая существо бурей зарядов. На прицельных сканерах цель просто испарилась. Когда Роттл, дрожа и раскачиваясь, поднял взгляд, он ничего не увидел. Как не увидел и того, что с изъеденного реактивами края цистерны на пол упали три капли бездействующего Пожирателя Жизни. Вне стазис-поля вирус тут же пробудился.

— Чудо, — слабо выдохнул Роттл, поражаясь исчезновению левиафана. А затем потерял сознание, и вот тут начались настоящие чудеса.

* * *

Каньоны пролегали между зубцами шестерни. Они простирались до самого ее диска — большого плато, сделанного из железа. На этом отполированном огромном пространстве тут и там были видны возвышающиеся над горизонтом механизмы и машины. По розовому небу пятнами и полосами плыли облака медного цвета. Роттл увидел громаду горы Олимп, вздымающуюся выше, чем он мог поверить, а над ней, на странной орбите, едва поддающейся вычислению, была сама Терра, мерцающая сталью и хромом. Все медленно, неумолимо вращалось, являя собой совершенство забытого прошлого. Громкий лязг гигантских зубчатых колес и взаимная вибрация мельчайших механизмов сливались в грохочущий в вечность бинарный гимн.

Он наполнил Роттла жизнью. А то, что осталось от его смертного тела, разлагалось в испарениях Пожирателя Жизни.

Большая шестерня ускоряла свое невозможное вращение, ее зубцы трещали как вековой лед во всем простирающемся перед магосом мире. Древние машины грохотали и скрипели свою молитву Омниссии. Округлые поршни и огромные, увенчанные горгульями устья дымоходов изрыгали обширные облака благовоний. Бесконечные вытяжные линии с ревом испускали в разреженную атмосферу перегретый воздух. Весь этот шум эхом отдавался среди железных опор, утесами возвышавшихся над магосом, и обширных хранилищ данных, вонзавшихся в небо подобно обсидиановым когтям.

И над всем этим разносилась молитва Омниссии, создаваемая звуками каждой шестерни и механизма; бесконечные последовательности зубцов, острых и тупых, иногда даже соединяющихся под невообразимо сложными углами, возносили хвалу — устами, созданными Богом-Машиной, как будто Омниссия лично изрекал двоичную истину самого знания.

Роттл попытался уловить смысл.

Бинарный грохот пропустил один удар и понизил тональность, приобретя странный диапазон и асимметричный ритм.

И тут с Иеронимом Роттлом заговорил Омниссия.

— Мой слуга, — разнеслись слова, — Ты пришел ко мне.

Приводы нижней челюсти магоса задрожали. Голос отказался ему служить.