Адъютант его превосходительства

Ожидание часто похоже на бессилие: та же растерянность, та же безысходность… И чем больше проходило времени, тем сильнее в душе Кольцова нарастала тревога, в голову лезли разные-то опасливые, то подозрительные, то сумасбродные мысли.

«Так вот в детстве бывало: на дерево взберёшься, сидишь на какой-нибудь не очень крепкой ветке и дрожишь, что упадёшь, и вниз спуститься не можешь, боишься! — судил о своём настроении Кольцов. — В сущности, любое чувство — деспот. Но самое деспотичное — тревога. Чего я боюсь? Больше всего неизвестности… Где-то в степи, на перегоне между Новороссийском и станцией Верхне-Баканская, Красильников с товарищами, может быть, идут на смерть. И я ничем, ничем не могу им помочь! Действительно, как в детстве на ветке — сидишь и беспомощно ждёшь, когда треснет под тобою сук и ты полетишь на землю… Ковалевский спокоен, и Микки спокоен. Спокойны все в штабе… Уверены? Беспечны?.. Нет, не это… Просто для них эти танки, все это — дело неживое. А для меня — кровное».

Время шло медленно-медленно, оно дробилось на какие-то бесконечные, чересчур удлинённые мгновения.

«Где же сейчас эшелон? Постой… наверное, у станции Гайдук. У меня же отмечено: до станции Гайдук — пятьдесят минут, — не в силах унять волнение, прикидывал Кольцов. — Гайдук… потом Тоннельная… и Верхне-Баканская… Где-то там поезд медленно и верно приближается к своей гибели. Но и после того как махина превратится в искорёженные кучи железа, мне ещё долго терзаться в неведении… А пока… пока десять часов пятьдесят минут! Эшелон вот-вот прибудет на станцию Гайдук».

Кольцов встал и, стараясь умерить своё нетерпение, медленно направился в аппаратную. Там, в деловой, многоголосой сумятице, в судорожном перестуке телеграфных аппаратов, возле напряжённых и нервных рук телеграфистов, легче было ждать вестей…

В пожухлой, продутой ковыльными ветрами степи два мощных паровоза неутомимо тянули тяжёлый состав по холмистой равнине. Она была черна — её давно иссушили северо-восточные ветры, которые в этой местности звали бора, и выжгло беспощадное степное солнце. Степь упиралась прямо с разгона в горы, которые высились в голубом и зыбком мареве. Там, куда под всеми парами мчался поезд, они напоминали деревню, давно покинутую людьми, крепость с полуразрушенными дозорными башнями и острыми зубцами обветшалых, но ещё крепких бойниц.

…Горы подступали все ближе. И вот уже, замедлив ход и натужно пыхтя, поезд стал втягиваться в узкие коридоры среди скалистых гребней, поросших одинокими, скрюченными деревьями и кустарниками. Ветер усилился, холодный и кинжальный, он бил в лицо часовым, стоящим на платформах, и те зябко кутались в воротники своих чёрных шинелей.

Кольцов находился все в том же неотступно-напряжённом состоянии, следя за каждым движением людей в аппаратной, когда наконец телеграфист протянул ему ленту.

— Ваше благородие, литерный проследовал станцию Гайдук!

Кольцов, читая, протянул ленту между пальцами.

— Следующая Тоннельная?

— Так точно, ваше благородие. Она самая, Тоннельная, потом Верхне-Баканская, потом…

— У вас карты какие-нибудь есть?

— Так точно. Какая нужна? — в почтительном усердии вытянулся перед адъютантом его превосходительства невысокого роста телеграфист, и восторженные его глаза так и ели золото кольцовских погон.

«Наверное, из гимназистов? Мечтает стать офицером», — мельком подумал о нем Кольцов и небрежно бросил:

— Северо-Кавказская и Донецкая дороги!

Телеграфист тотчас отошёл к шкафу и, порывшись в нем, выложил перед Кольцовым две карты.

— Вот, пожалуйте! — поспешил доложить он. — Это — Северо-Кавказская. Вот она — Тоннельная!

Кольцов склонился к карте и, уставившись в неё долгим взглядом, сидел молча и неподвижно, перебирая в уме события последних часов.

Гайдук… Тоннельная… Верхне-Баканская… Через чёрные точки на карте протянулась короткая и извилистая красная ветка.

— Тут, ваше благородие, такая дорога, не приведи господи. Горы… Подъёмы… Спуски…

— Взгляните, ничего не передали? — вернул телеграфиста к делу Кольцов.

— Минутку! — Телеграфист шагнул к аппарату и вскоре вернулся с пучком ленты: — Все в порядке, ваше благородие! Проследовали Тоннельную!

После этого, поняв, что ему нечего делать у телеграфистов, что на судьбу поезда отсюда он никак не может повлиять, что в приёмной у него, наверное, скопилось много дел, Кольцов покинул аппаратную. Медленно расхаживая по приёмной, он мысленно представлял, что будет, если произойдёт крушение… Падающие под откос паровозы, вагоны, платформы, танки… Пламя… Зловещий скрежет металла… Дым… Крики… Дорого бы он, ох как дорого бы заплатил, чтобы увидеть все это наяву…

Настенные часы показывали уже без четверти двенадцать. Что давным-давно должно было случиться. Нет, это уже случилось, иной мысли Кольцов не допускал.

— Скоро должно поступить сообщение с Верхне-Баканской, — устало сказал он Микки. — Сходите в аппаратную.