Адъютант его превосходительства

– Ваше благородие! Литерный проследовал графиком Матвеев-Курган! – восторженно проговорил телеграфист, удивляясь странной понурости адъютанта его превосходительства.

– А-а, это ты! – вспомнил Кольцов и переспросил: – Говоришь, просле­довал Матвеев-Курган?

– Так точно, проследовал! Так что приближается… – сбавляя тон, словно извиняясь, продолжал телеграфист.

– Это хорошо. – Кольцов похлопал его по плечу, твердо добавил: – Это очень хорошо, что приближается!

– Так точно! Извелись, гляжу, совсем с лица спали… – с отчаянной откровенностью пожалел Кольцова телеграфист и двинулся к выходу.

Кольцов, грустно улыбнувшись ему вслед, остался стоять посредине при­емной, в голове его ворочались мысли одна тяжелее Другой.

Можно попытаться самому уничтожить эшелон, хотя шансы и ничтожные. И все же они пока имеются… пока… Но есть ли у него право оставить штаб сейчас, когда началось наступление, когда любая информация отсюда может принести огромную пользу?.. Посоветоваться бы сейчас с Лацисом, Фроло­вым. Что сказали бы они? Но разведчику всегда не с кем советоваться.

А литерный уже проследовал Матвеев-Курган. Еще несколько часов – и уже будет поздно и бессмысленно что-либо предпринимать… Что толку, ес­ли он останется в штабе, а Добрармия возьмет Москву? Какой будет смысл в его пребывании здесь?..

«Голова дадена…» А сердце? Оно ведь тоже для чего-то человеку да­на…»

В приемной зазвонил телефон. Кольцов не поднял трубку, он быстро пе­ресек приемную и скрылся за большой дверью, ведущей в жилые апартаменты.

У себя в комнате он зажег свечу, стал быстро перебирать бумаги. Вот он поднес одну к пламени свечи, и она тотчас полыхнула.

Итак, один только выход – он уходит. Уходит, чтобы никогда дольше сю­да не вернуться, чтобы навсегда снять ненавистную ему белогвардейскую форму. Впрочем, быть может, форма ему еще сослужит последнюю службу…

Пламя свечи жадно пожирало один листок за другим. И этим маленьким костром Кольцов как бы подводил черту под нынешней своей жизнью.

Нет, он не торопился, но и не медлил, прежде чем поднести к огню оче­редной лист. Черты его лица сохраняли обычное выражение спокойной, даже несколько самоуверенной сосредоточенности. Лишь зыбкие и пестрые отсветы пламени ложились на его лицо, будто непосредственные отражения тех мыс­лей, которыми он был – сейчас поглощен. Он еще сам не знал толком, что предпримет. Никакого плана у него не было. Но и сидеть здесь и ждать он не мог. Не имел права – он обязан попытаться что-то сделать. Должен ис­черпать все попытки.

Один за другим сгоревшие листы бессильно опадали черными лепестками на пол комнаты. Кольцов притрагивался к ним носком сапога, и они сразу же рассыпались в прах.

Когда рассыпался пеплом последний лист, Кольцов забросил папку по­дальше на одежный шкаф. И, погасив свечу, вынул из ящика стола два пис­толета. Проверил их и сунул в карманы. Потом положил перед собой лист бумаги, взялся за ручку.

«Наташа, Иван Платонович! Операция провалилась. Кто-то из наших убит,

– торопливо вывел он на бумаге. – Поэтому я должен что-то предпринять (слово «должен» дважды подчеркнул).

В штаб больше не вернусь. Вам тоже советую сегодня же уйти… Прошу, позаботьтесь о Юре. Павел».

Перед последним словом он затем написал: «Ваш…» Свернув письмо, посмотрел на часы и громко позвал:

– Юра!

Когда Юра вошел, Кольцов при нем запечатал письмо и тяжело поднялся от стола.

– Оденься! – сказал он. – Пойдешь с этим письмом на Николаевскую, двадцать четыре, квартира пять… Запомнил?

– Сейчас? – удивленно спросил Юра, со сна поглаживая озябшие плечи.

– Да! Передашь его Наташе… ты ее знаешь… И постарайся, чтобы письмо не попало в чужие руки! – нежно глядя на Юру, тихо попросил Кольцов.

– Я быстро, Павел Андреевич! – Почувствовав напряженную необычайность происходящего, Юра с готовностью бросился к двери.

– Постой! – тихо обронил Кольцов. И было в его голосе что-то такое, чего не слышал Юра прежде. Он остановился, обернулся.

Но Кольцов отвел от Юры взгляд, махнул рукой.

– Ладно… иди… – чуть дрогнувшим голосом сказал он и добавил твер­же и суше: – Я потом тебе… потом все скажу!..

Юра вышел, осторожно притворив за собой дверь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

В желтом беспокойном разливе станционных огней было видно, как резкий порывистый ветер гнул к земле тяжелые тучи.

Бестолково раскачивались плафоны тускло горящих ламп, и по блестящему от сырости перрону скользили причудливые тени. Часовой с винтовкой ста­рательно вышагивал взад и вперед по пустынному перрону, стуча коваными каблуками сапог.

Станция была большая, со множеством запасных и подъездных путей. На многих стояли воинские эшелоны с пушками и гаубицами, с запломбированны­ми товарными вагонами, в которых, видимо, везли снаряды, с теплушками, откуда выглядывали головы перевозимых лошадей.