Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Скажите, почему же во время переправы погиб особист? И только он. Который, кстати, находился в конфликте с вами. И с которым вы были в одной лодке.

Кольцов знал, что он, со своим опытом агентурной работы, легко вывернется, одолев натиск этого весьма непрофессионального допроса. Он оставался спокойным.

— Кто стрелял, теперь не установить, — сказал он. — Лодка шла последней, мимо поросших зеленью островов. А там мог сидеть кто угодно. Белые, «зеленые», махновцы. Даже, может быть, наши могли принять нас за чужой десант, за разведчиков.

— И все же — почему погиб именно Грец? — настойчиво спросила Землячка.

— Потому что пуля — дура. Могла попасть и в меня. Просто на этот раз мне больше повезло. Это война!

— Ладно, оставим. Поговорим о махновцах! — сказала Землячка. — Вот у меня донесение этого особиста… Греца! Вы отпустили троих бандитов, взятых в плен. Вы что же, всех врагов отпускаете?

— Я об этом уже писал, — ответил Кольцов. — И там у вас должно быть мое объяснение. Среди махновцев был наш агент. И мы должны быть благодарны ему за то, что во время боев на левом берегу эти отряды, скопившиеся в плавнях, не ударили нам в спину. А могли бы.

— Они побоялись! — сказала Замлячка.

— Возможно. Но кто-то должен был настроить их так, чтобы они побоялись.

— Я знаю, вы за примирение с махновцами. Еще одно свидетельство вашей полной аполитичности.

— Это особая тема. И это не аполитичность, а политика.

Отложив лорнет и сцепив руки, Землячка хрустнула пальцами.

— Вы выворачиваетесь, юлите… А между тем я своим чутьем старой революционерки ощущаю: вы врете!

— Вы революционерка, Розалия Самойловна, но вы не старая. Не возводите на себя напраслину.

Наступила минута молчания.

— Этот особист, — сказала Землячка тихо, — высказывал одному из красноармейцев свое мнение, что… — Она нахмурилась и выпалила: — Что под видом офицера к вам явился сам Слащев.

«Не дурак был Грец», — подумал Кольцов. И сказал:

— Этот Грец не производил впечатления сумасшедшего. Может быть, просто нервное перенапряжение?

— Да, — призналась Землячка. — Это весьма вольное допущение. Не будем… Но всего остального достаточно, чтобы предать вас Реввоентрибуналу.

Кольцов знал, что это такое. Реввоентрибуналы, находящиеся в армиях, дивизиях и даже бригадах, выносили решения, «руководствуясь революционной совестью». Приговор являлся окончательным и приводился в исполнение немедленно. Так что судьбу человека можно было решить в пять минут.

— Это нелепость, — вздохнул Кольцов.

— Это необходимость, — отрезала Землячка.

Она уже решила про себя, что должна сделать все возможное, чтобы этого красавчика расстреляли. Тем самым она одолеет эту преступную тягу к его крепкому, ладному телу, его губам, глазам, ей перестанут нравиться эта ямочка на подбородке, звук негромкого, мягкого голоса, обволакивающий, лишающий силы звук. Только так — расстрелять, уничтожить соблазн.

Двадцать с лишним лет тому назад, в ссылке, Розалия Самойловна, совсем юная девчонка (но уже член социал-демократической партии!), вышла замуж за товарища по ссылке, бледного, тихоголосого ученого юношу по фамилии Берлин. Вышла не по любви, а скорее из любопытства.

Недолгая брачная жизнь оставила у нее чувство ужаса отвращения. Близость с мужчиной она восприняла как позор для настоящей революционерки. Грубая, постыдная физиология, которой она, после первых опытов, старалась избегать.

С мужем она вскоре рассталась и даже забыла его имя, но фамилия ей пригодилась для конспирации. Больше мужчин в ее жизни не было. Были товарищи или противники мужского пола.

И вот этот Кольцов… Определенно — расстрелять!

Она вспомнила свой первый опыт приговоров. Когда член Московского революционного комитета Петр Смидович осенью семнадцатого хотел выпустить юнкеров из Кремля под честное слово, что они больше не будут воевать с пролетариатом. «Мальчишки! — говорил на заседании Смидович. — Пусть идут по домам». Тогда она потребовала расстрелять Смидовича как буржуазного соглашателя. Но комитет был явно против. И она отправилась в казармы Астраханского полка. Устроила митинг. «Солдаты! — кричала она. — Там, в Кремле, сидят сынки помещиков! Тех помещиков, которые отнимут у вас землю. Землю, которую своим декретом дал крестьянам Съезд Советов! Отнимут с помощью вооруженных сынков. Вы хотите отдать свою землю?..»

И она повела солдат и всех, кто к ним присоединился, на штурм Кремля. Она не могла не знать, что сынков дворян и землевладельцев среди юнкеров едва ли наберется и четверть, война заставила брать в училища детей простого люда. Но стоило пожертвовать тремя четвертями ради уничтожения той, меньшей, но враждебной части. Такова логика революции, не боящейся жертв.

Солдаты разбили юнкеров, а сдавшихся расстреляли. И она была убеждена, что поступила правильно. И не позволяла себе переживать.

Так неужели она распустит нюни, размышляя над судьбой одного человека, бывшего капитана царской армии? Несмотря на то что он пробуждал в ней чувства, которых у нее не было и не должно было быть.