Адъютант его превосходительства

— Я вас понял, ваше превосходительство, — с деликатной благоговейностью кивнул Кольцов и тут же вышел. Юра шагнул было за Павлом Андреевичем, но Ковалевский подошёл к нему, усадил в кресло. Сам сел напротив, снял пенсне, зачем-то беспокойно протёр его и снова водрузил на место.

— Вот так, Юрий! Твой отец был большим моим другом. Мы вместе с ним учились, вместе воевали… Немного знал я людей такой отваги, чести, верности долгу и присяге… И я был бы счастлив, если бы сумел… смог… да-да, если бы я смог заменить тебе отца. Хоть в малой степени!.. — смущённо, с паузами говорил Ковалевский: ему нелегко давался этот разговор.

Юра сидел в глубоком кожаном кресле. Голова его была низко опущена. Он беспомощно молчал. Ковалевский долго смотрел на Юру, искал слова и не находил их, и решил перевести разговор на другое:

— Надеюсь, ты тоже хочешь быть военным?

— Н-не знаю… — Юра не сразу нашёлся — вопрос его явно захватил врасплох; он боялся обидеть этого старого и доброго к нему генерала, но и врать не хотел. — Нет, пожалуй!

— Кем же? — искренне удивился Ковалевский, считая, что для каждого юноши предел мечтаний — стать офицером.

— Путешественником, — отозвался тихо Юра: другу своего отца он мог признаться в самом сокровенном.

— Путешественником… — Точно облако набежало на лицо командующего. — Да-да… это прекрасно… И конечно, хочешь исследовать Север?

— Да! А откуда вы знаете? — поразился Юра.

— «Север полон загадок. Север полон тайн». Это часто повторял муж моей племянницы…

— Он путешественник?

— Да. Он был путешественником… Ранней весной четырнадцатого года он отправился с Земли Франца-Иосифа к Северному полюсу. И умер в пути…

— Но это же… это же вы рассказываете о Седове! — взволнованно воскликнул Юра.

— Да. О Георгии Яковлевиче Седове! — с торжественной гордостью заявил генерал.

Ковалевский ещё несколько мгновений глядел на Юру. Потом грузно поднялся и вышел из кабинета. Вернулся он вскоре с фотографией, где был изображён лейтенант с едва пробивающимися русыми усами и бородой, в новенькой морской форме, а рядом с ним — миловидная тоненькая девушка — совсем молоденькая, имеющая отдалённое сходство с генералом.

— Видишь ли, детей у нас не было, и Вера… она подолгу жила у нас… воспитывалась… а это — Георгий Яковлевич. Они только поженились. — Ковалевский поднял на Юру погрустневшие глаза, спросил: — А хочешь, я подарю тебе эту фотографию?

Глаза Юры вспыхнули радостью.

— Но…

— У меня ещё есть такая, — успокоил его Ковалевский и подошёл к столу, взял ручку. Задумался. Потом сказал: — Это уже когда они пешком отправились к полюсу, Георгий Яковлевич написал Вере: «Если я слаб, спутники мои крепки…» Ты хочешь стать спутником Георгия Яковлевича. Значит, ты должен дойти до полюса! Вот так я и напишу тебе на фотографии.

«Если я слаб, спутники мои крепки». Юра повторил эти слова про себя, они ему понравились, хотя их смысл и был до конца скрыт для него. Он решил, что при случае расспросит обо всем Кольцова.

Позже командующий дал Юре машину для поездки на кладбище и распорядился, чтобы Кольцов сопровождал мальчика.

Когда они приехали к Холодногорскому кладбищу, Кольцов отпустил машину. Он понимал, что мальчику не хочется быть чем-то связанным, угадал он и невысказанное желание Юры остаться в одиночестве и, проводив его к могиле отца, отошёл и присел на мраморную скамью, вделанную в стену пышно и аляповато разукрашенной часовенки — усыпальницы какого-то купца.

Сквозь ветви боярышника ему хорошо была видна фигура Юры, сидевшего в скорбной позе придавленного горем человека. Вспомнилось, как много лет назад, когда в аварии на корабельных доках погиб его отец, он, в таком же возрасте, как и Юра, дождавшись, когда разошлись все пришедшие проводить отца, когда увели маму, долго сидел у свеженасыпанного холмика, предаваясь своему отчаянию и горю. Однако ему было легче, у него оставалась мама, и жизнь его тогда уже определилась в главном. А Юре, в его совершённом одиночестве, кто сможет помочь найти свою дорогу в это бурное время?

Кольцов вдруг остро почувствовал ответственность за судьбу мальчика, с которым так упорно сводила его жизнь. Он готов принять эту ответственность, хотя, может быть, и не вправе делать этого. Но и жить рядом с Юрой только сторонним, пусть и доброжелательным, наблюдателем он не мог.

Они пробыли на кладбище долго, час, быть может, два. Наконец Юра поднялся, бережно прикрыл за собой калитку в ограде и пошёл к выходу.

Юре хорошо было рядом с Кольцовым. В той пустоте, которая образовалась в душе Юры, нашёлся уголок для этого человека, такого ненавязчивого и, как был уверен Юра, очень сильного. Он не лез с расспросами, не надоедал сочувствием и все время поступал так, будто Юра сам подсказывал, что лучше, необходимей для него. Вот и на кладбище он оставил Юру одного, но не ушёл совсем, словно понимал, что возвращаться в одиночестве Юре было бы тяжело.

И Юра доверчиво вложил свою руку в ладонь Кольцова.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ