Адъютант императрицы

— Нет, — воскликнула Зораида, — у моего отца жизнь Николая будет в такой же безопасности, как и моя; я ручаюсь за его жизнь или умру вместе с ним. Спасибо, спасибо, Николай, — продолжала она, — твое благородное сердце отыскало единственный путь для нашего счастья… Благодарю тебя за твою любовь!

— Неужели ты могла сомневаться во мне? — сказал Николай Сергеевич.

— А если я не позволю тебе сопровождать ее? — спросила императрица. — Если я прикажу тебе остаться здесь?

— Вы не сделаете этого, ваше императорское величество, — воскликнул Николай Сергеевич, — вы, моя всемилостивейшая государыня, не разрушите созданного вами и не принудите к неблагодарности и неповиновению преданнейшей вам души.

— Нет, — сказала государыня, подавая руку Николаю Сергеевичу, — нет, я не сделаю этого, я не стану удерживать тебя, но, клянусь Богом, пусть будет известно визирю и даже самому султану, что моя власть будет охранять каждый волос на твоей голове и что все турецкие военнопленные будут порукою за твою жизнь. Вот, — задумчиво продолжала она, — ничто в нашем земном мире не чисто и не совершенно! Так, с этой чудной вестью о победе связаны огорчения и заботы бедного ребенка, так любимого мною… И я, облеченная властью императрица, не в силах осчастливить тех, кто близок моему сердцу! Но все же теперь довольно об этом!.. В человеческих силах исполнить свой долг во всяком положения. Вы все исполнили свой, и да благословит вас Господь за это! Сегодняшний день принадлежит радости победы… Ступай со своим отцом, Николай, а ты, Зораида, останешься при мне; сегодня вечером вы еще можете порадоваться вместе с другими, завтра же вступите на свой тяжкий путь, на котором вас будет охранять ваша императрица.

Она величаво откланялась и повела Зораиду в свои покои, а Салтыков с сыном отправился в огромный приемный зал, в котором уже собрались бесчисленные придворные.

Все осыпали его поздравлениями и вопросами, но Салтыков отвечал с мрачной серьезностью, кратко и холодно, и взор его печально покоился на сыне.

Пока камеристки приготовляли торжественные императорские одеяния, Екатерина поспешила через потайной ход к Потемкину; последний встретил ее, сияя от радости, так как и его уединения достигла весть о победе.

Екатерина бросилась ему на грудь и осыпала страстными поцелуями.

— Самая страшная опасность отвращена, мой друг, — воскликнула она, — как мне благодарить тебя за то, что ты удержал меня и внушил мужество довериться своей звезде и отклонить руку, требовавшую меча. Теперь я вновь императрица, в моей руке блестит победоносный меч России, и я чувствую в себе силу повергнуть в прах все, что предстоит еще преодолеть.

Государыне хотелось поделиться избытком радости, но она лишь ограничилась несколькими словами. Время торопило: она должна была занять свое место на торжественном, благодарственном молебне в Казанском соборе, где уже собралось все духовенство с митрополитом во главе.

«Она чувствует силу повергнуть все в прах перед собою, — подумал Потемкин, мрачно смотря вслед. — Она — императрица. А что такое я? Тяжела дорога к цели, но тем не менее я достигну ее, если только будет сброшен с высоты тот, кто поднял против меня свою наглую руку, кого я смертельно ненавижу и кто тем не менее имеет власть над Екатериной, так как она его боится».

Потемкин сел на диван, подпер руками голову и, глубоко задумавшись, остался неподвижно сидеть.

Между тем на улицах загрохотали пушки, зазвучали колокола, послышались ликующие клики народа, приветствовавшего императрицу, которая, с диадемою на голове, в золотой порфире с двуглавым орлом, наброшенной на плечи, окруженная всем двором, появилась в Казанском соборе, чтобы торжественно отпраздновать победу, одержанную ее великим фельдмаршалом. Гордое слово, которое она написала и которое незадолго перед этим казалось безумною дерзостью, превратилось в действительность, и опьяненный радостью народ не сомневался более, что слово императрицы имеет власть осуществлять даже невозможное.

Князь Григорий Григорьевич также присутствовал среди верховных сановников на торжественном молебне; он был в парадной форме фельдцейхмейстера; эфес его шпаги, эполеты, аграф на шляпе и орденская звезда сияли бриллиантами неоценимого достоинства; казалось, что не одним своим блестящим появлением, но и громким оживленным разговором он выказывал всем встречным свою радость по поводу одержанной фельдмаршалом Румянцевым победы и свое участие в этом счастливом для государства событии. Однако его лицо было бледно, он настороженно озирался вокруг. Он искал в свите императрицы Потемкина, и отсутствие ненавистного фаворита беспокоило его гораздо больше, чем все знаки благоволения, оказанные императрицей своему генерал–адъютанту.

Этикет запрещал обращаться к императрице в соборе, где она занимала место в раззолоченном кресле против самого алтаря; таким образом, Орлову было невозможно по какому-либо слову или взгляду Екатерины понять суть происходящего.

Так же, в торжественном шествии, Екатерина возвратилась в Зимний дворец.