Адъютант императрицы

Императрица выбрала для театра один из наиболее обширных салонов, в котором приказала воздвигнуть невысокие подмостки для сцены, отделенной от зрительного зала раздвигающимся по сторонам занавесом. Легкие полотняные кулисы и почти такой же фон представляли примитивную декорацию; несколько рядов стульев составляли места для зрителей. Посередине, на первом плане стояло золоченое кресло с двуглавым орлом, предназначенное для императрицы; рядом с ним помещалось несколько других более простых кресел с легкими подлокотниками. Эти предназначались для ландграфини, цесаревича и принцесс.

После того как императрица и владетельные особы заняли свои места, гофмаршал подал знак к началу представления.

Французские актеры с необычайной уверенностью и мастерством справлялись с нелегкой задачей, играя на импровизированной сцене в столь непосредственной близости к зрителям, высокое общественное положение которых, казалось, должно было вселять в них смущение, и едва ли знаменитая комедия Мольера когда-либо была разыграна лучше, нежели здесь, перед северной властительницей и ее избранным придворным кругом.

Дидро и здесь, к ужасу всего общества, продолжал нарушать строгие правила этикета. Он несколько раз с живостью принимался аплодировать и кричать «браво», причем императрица каждый раз с улыбкою следовала его примеру, и таким образом весь двор принужден был аплодировать по инициативе скромного философа.

Среди артистов выделялась Аделина Леметр в роли Эльмиры, благодаря своей живости, грации и правдивости исполнения. Волнение придавало ее игре известный подъем; ее мимика, речь, все движения так удивительно подходили к характеру изображаемой роли, что Дидро поминутно разражался восторженными знаками одобрения, и даже сама государыня несколько раз ясно произнесла: «Браво, Эльмира!» — после чего и восторг толпы достиг крайних пределов энтузиазма.

Первый акт кончился, все столпились около императрицы, стараясь услышать какое-нибудь ее замечание, чтобы по возможности приукрасить его и выдать за свое.

— Я привыкла восхищаться вашим национальным гением, — обратилась императрица к Дидро, — и как жаль, что этот блестящий творческий дух, который некогда сияющим ореолом окружал трон вашего великого короля, в настоящее время, по–видимому, совершенно угас в высших слоях вашего общества.

— Это произошло оттого, что у нас нет более Людовика Четырнадцатого, — ответил Дидро, пожимая плечами, — и нет также Екатерины, которая могла бы заменить его.

— «Заменить», говорите вы? — воскликнул подошедший Потемкин. — Но мы можем заменить только то, что в состоянии сравниться с нами; как ни блестяще было царствование Людовика Четырнадцатого, окруженного лучшими умами своего народа, но Екатерина стоит выше: она соединяет вокруг своего престола умы всех стран, заимствуя от них все лучшее, чтобы передать в облагороженном виде счастливым подданным. Это больше, чем мог совершить Людовик Четырнадцатый. И потому Россия, будущности которой положено прочное основание, со временем достигнет большего величия, нежели Франция; здесь гении Запада, Востока, Севера и Юга сольются во единую стройную гармонию.

Дидро ничего не возразил на это; он вспомнил о своем разговоре с императрицей, и его слова, сказанные ей, нашли себе почти точное подтверждение в воодушевленных речах Потемкина. Тем не менее его национальное чувство страдало при сравнении, которое русский вельможа делал не в пользу его родной Франции.

— Вы мне льстите, Григорий Александрович! — весело промолвила Екатерина Алексеевна. — Но меня утешает сознание, что я всеми силами постараюсь оправдать на деле ваше лестное мнение, и, быть может, это удастся мне. Ведь и в настоящую минуту, — прибавила она, с улыбкою указывая на Дидро и Потемкина, — я вижу перед собою сочетание критической философии старой Европы и пылкой фантазии Востока, и в этом направлении должен развиваться дух моего народа. Восточная поэзия, — поводя кругом взорами, задумчиво продолжала она, — напоминала мне милое дитя Востока, юную душу которого мне страстно хочется озарить лучом европейского просвещения, а между тем это робкое создание все еще таится от яркого света. Где Зораида? Ей следовало бы быть здесь, но она по своей застенчивости опять исчезла. Граф Румянцев прислал мне любимую дочь великого визиря, которую он взял в плен при штурме турецкого лагеря. Это прелестная девочка, нежная и свежая, как роза Шираза; в ее глазах светится сказочная греза поэтического Востока; я полюбила ее, как родную дочь. Визирь предлагал за нее крупный выкуп, но мне не хочется расставаться е ней; меня соблазняет мысль следить за развитием этой нежной почки, которая под влиянием света разума свободно достигнет полного и пышного расцвета. — Произнося это, государыня знаком подозвала к себе пажа и приказала ему: — Николай Сергеевич, поди отыщи Зораиду; она, вероятно, скрылась где-нибудь в моих покоях, чтобы избежать общества, которого она боится; отыщи ее и тотчас же приведи сюда; я желаю, чтобы она всюду появлялась вместе со мною.