Адмирал Канарис

Служба в новом ведомстве отнимала у Канариса не слишком много времени. Как и прежде, он был связан с заговором против Гитлера. Правда, на своем новом посту он не мог уже оказывать большую практическую помощь; к тому же он находился под жестким надзором гестапо, так как больше не оставалось сомнений в его враждебном отношении к системе. Мы уже знаем, что Канарис не доверял новому направлению в группе заговорщиков при всей его высокой оценке личных качеств Штауффенберга. В особенности его настораживало то, что офицеры из окружения Штауффенберга большое внимание уделяли будущей внутренней политике, еще не зная, будет ли удачным переворот, и опасался, как потом выяснилось, с полным основанием, что из-за этого может пострадать техническая сторона его подготовки, на которую в кругу Остера было потрачено так много кропотливого труда. В соответствии со своей установкой он также с сомнением смотрел на поиск связей с нелегальным коммунистическим движением, которые заговорщики пытались установить за несколько месяцев до попытки переворота. Канарис устал и был настроен пессимистически. Он считал, что уже слишком поздно; что свержение Гитлера уже не спасет чести немецкого народа.

Да, Канарис устал. После многолетнего чрезмерного физического и психического напряжения, переутомления, постоянной спешки — внезапная вынужденная бездеятельность: ведь в сравнении с тем, что было прежде, его новая должность была бездеятельностью; все это не могло не вызвать острую реакцию. Человек, который в течение многих лет ни разу не брал отпуск, который ни разу не отдохнул в воскресенье, вдруг оказался в ситуации, когда для него не находилось никакого важного дела. Дома на Шлахтензее было одиноко и тихо, потому что в связи с участившимися бомбардировками он эвакуировал свою семью в Баварию. Теперь он сидел, если не был в Эйхе, в своем саду и читал или занимался с одним знакомым балтийцем, бароном Каульбарсом, русским языком; или «дядя May», который по-прежнему работал в третьем отделе разведки, теперь уже находившейся под эгидой СС, приходил и сообщал об отдельных этапах перевода старой «лавочки» в главное управление службы безопасности. Но, кроме всего прочего, он вел с этим другом и соседом многочасовые беседы о всевозможных проблемах жизни и смерти.

В течение июня сообщения о новой попытке устранить Гитлера и свернуть режим, доходившие до Канариса, приходили все чаще. Тот факт, что весь план был построен на успешном осуществлении покушения на Гитлера и что мысли участников заговора почти всецело были сконцентрированы на начальной фазе восстания, опять вызвал сомнения у Канариса, который в глубине души никогда не смог преодолеть своего неприятия насилия.

Днем 20 июля Канарис сидел в своем доме на Бетацейле в Шлахтензее с «дядей May», когда зазвонил телефон. Звонил Штауффенберг. Он сообщил, что фюрер мертв, его убило взрывом бомбы. Реакция Канариса была типичной для него. Он ответил: «Мертв? Ради бога, кто это сделал? Русские?» Конечно, он хорошо знал, что Штауффенберг сам отвечал за проведение этой акции; но старый начальник разведки также знал, что его телефон прослушивается и о каждом его разговоре становится известно. (Действительно, во время допроса Гельмута Маурера, который вел штандартенфюрер СС Гуппенкотен, выяснилось, что перед ним лежал текст телефонного разговора между Канарисом и Штауффенбергом.) Даже если Гитлер мертв, а сомневаться в этом после четкого сообщения Штауффенберга вначале не было никакого повода, СС и гестапо еще не были уничтожены. Нужно было сначала выждать и посмотреть, позаботился ли новый состав заговорщиков, который пришел на место Остера и его сотрудников, также о ликвидации учреждения на Принц-Альбрехтштрассе, в котором находилось паучье гнездо террора и слежки. Впрочем, Штауффенберг говорил только о Гитлере, а что стало с Гиммлером и Герингом? Были они тоже мертвы или еще живы?

Канарис размышляет: «Ехать мне в Эйхе или на Бендлерштрассе?» — спрашивает он «дядю May». Но это чисто риторический вопрос. На Бендлерштрассе ему, собственно, нечего делать. Штауффенберг не слишком его приглашал приехать. Если все идет нормально, то на Бендлерштрассе сейчас не протолкнуться среди людей, которые захотят документально зафиксировать свой «правильный» образ мыслей. Итак, Канарис сначала ждет. Около 5 часов пополудни ему сообщают по телефону, мы не знаем кто, что покушение не удалось. Гитлер жив! Надо же! Он был все же прав, что никогда не верил в это дело. Теперь Канарис решает ехать в Эйхе. Он занят составлением текста поздравительной телеграммы своего штаба «любимому фюреру». Противно, но что поделаешь?