Адмирал Колчак

Всего Эссен и Колчак решили поставить восемь линий минных заграждений – для этого требовалось едва ли не полтора десятка тысяч тяжелых рогатых бочек, способных одним общим всплеском выдавить Балтийское море из его раковины. Днища чужих кораблей русские мины ломали, как непрочную ореховую скорлупу, заклепки из бортов вылетали, будто семечки, – ни одной не оставалось, стальная обшивка слетала с иного линкора, как гнилая кожура. На море более страшного оружия, чем мины, пожалуй, в ту пору не было. А когда к страшному оружию добавлена еще и мозговитая голова, тогда… тогда понятно, что получается.

– Наступят времена, Александр Васильевич, когда минная война на море будет главной, – сказал Колчаку Эссен. – Минами запросто можно сделать неподвижным любой сверхмощный сверхсовременный корабль – он и шагу не сделает. А если сделает, то… тогда тю-тю. – Эссен выразительно размял что-то пальцами, а потом сдул с ладони остатки. С насмешливым видом развел руки в стороны: – До свидания, как говорится.

В июне минирование было приостановлено – показалось, что у Николая Второго со своим родственничком налаживаются не то чтобы прежние школьные отношения, а вообще вот-вот будет подписан пакт о вечном мире и крепкой дружбе, и усталый, чертыхающийся Колчак примчался к Эссену:

– Что случилось, Николай Оттович?

Тот колюче глянул на Колчака, расчесал небольшим зубастым гребешком рыжую, как огонь, бороду.

– Продолжайте минирование, Александр Васильевич, – вздохнув, произнес он. – Вы правы: слюна от жарких царских лобызаний может оказаться ядовитой.

Колчак облегченно вздохнул и вновь со своими минзагами скрылся в море.

В результате германские корабли оказались запертыми в своих водах. Любое непродуманное движение генералов и адмиралов кайзера, любая попытка ударить кулаком по восточному берегу, по песчаной кромке Финского или Рижского заливов оказывалась тщетной… Но это было потом, чуть позже.

Наконец Колчак явился в штаб к Эссену и, вскинув пальцы к козырьку фуражки, доложил:

– Минирование закончено, Николай Оттович!

Тот оживленно потер руки:

– Вот и прекрасненько. Вот и чудненько. За это мы сейчас с вами дернем по рюмке хорошего коньяку. Мне привезли две бутылки старого французского, еще наполеоновской поры. Мины поставлены на всех восьми линиях?

– Естественно, на всех восьми.

Эссен вновь довольно потер руки:

– Чудненько! Теперь будем ждать из штаба высочайшую телеграмму с двумя грифами – «Молния» и «Совершенно секретно». Готов биться об заклад – телеграмма обязательно будет.

Она действительно не заставила себя ждать, эта высочайшая телеграмма, вскоре пришла с грифом «Молния». Из Морского генерального штаба. Была она короткой и громкой, как выстрел из носового орудия корабля, безнадежно преследующего удирающего противника. «Срочно ставьте минные заграждения».

Эссен, прочитав телеграмму, не сумел сдержать улыбки:

– Спохватились!

Впрочем, улыбка на его лице была недолгой, рыжая борода адмирала потускнела буквально на глазах, стала пегой, клочковатой, будто у больного, взгляд сделался тревожным.

– Эта телеграмма означает не только то, что мы правы, она означает, что через день-два начнется война.

– Война начнется через несколько часов, Николай Оттович. Наши стратеги никогда не умели просчитывать свои ходы более двух клеток вперед. Хорошо, что мы не ждали указаний, поставили минные банки, Николай Оттович. Иначе бы ходить нам с укушенными задницами.

Колчак был прав – война началась через несколько часов.

Штабисты из адмиралтейства войну практически проспали. И если бы Колчак не поставил минные поля, неведомо вообще, как могла сложиться Первая мировая война. А так первые месяцы, а точнее, первые полтора года для России были успешными. И это несмотря на то, что немецкий флот на Балтике был в три, в четыре раза сильнее русского.

Первый раз Анна Тимирева увидела озабоченного, по-воробьиному взъерошенного Колчака на вокзале в Петрограде – они с мужем ожидали, когда к перрону подгонят чистенький, очень ухоженный финский состав – поезд должен был отправиться в Гельсингфорс…

Колчак прошел мимо Тимиревых стремительно, не поднимая сосредоточенного мрачного лица. От его фигуры веяло чем-то недобрым, даже зловещим, он невольно привлекал к себе внимание.

– Кто это? – шепотом поинтересовалась Тимирева у мужа.

Сергей Николаевич кашлянул в кулак – он, как всякий физиономист, человек с аналитическим складом ума, привыкший наблюдать за чужими лицами, по лицу Колчака понял: на фронте что-то произошло. Но что? Прорвались немцы?

– Это мой старый товарищ, – ответил он и озабоченно потер пальцами подбородок. – Еще по Морскому кадетскому корпусу.

– Кто именно, Сережа?

– Колчак – Полярный.

В русской армии той поры служило несколько Колчаков и все они были на виду, – в том числе был и один адмирал, – поэтому многие к фамилии Александра Васильевича добавляли приставку «Полярный». Своими северными экспедициями он снискал себе немалую славу не только в научной и морской среде, но и во всей России.