Адмирал Колчак и суд истории

«Большой политический митинг» был использован иркутскими и омскими большевиками для вымарывания роли народного движения в свержении верховной военной диктатуры. На основании предварительных следственных материалов, на 90 процентов созданных Чрезвычайной следственной комиссией при Политическом центре, они насадили выгодные для них оценки политической ситуации в Сибири, однобоко выпятив мнимые заслуги Ревкома с дальним прицелом – дискредитировать сибирские небольшевистские социалистические партии.

Само же производство процессуальных действий носило на себе печать мировоззрения «неокрепшей демократии Сибири» и изначально приняло континентальную систему. Два необходимых элемента: 1) наличие в факте, событии, ставшем известным органу дознания, признаков преступления и 2) наличие достаточно серьезных данных, что преступление действительно было совершено или подготовлялось, – самым вольным образом интерпретировались в обвинительном заключении Гойхбарга.

Мог ли государственный обвинитель за период с 18 апреля (дата прибытия арестованных и дел на них в Омск) по 12 мая (публикация обвинительного заключения) изучить в полном объеме материалы дознания? Физически, конечно, нет. Этим объясняется агрессивный напор Александра Григорьевича на подсудимых во время судебного разбирательства. Поэтому, прежде чем приступить к исследованию «картины безусловной преступной деятельности всех подсудимых… под давлением неоспоримых улик»[567], и следовало разобраться – кто же автор этой «картины» и как авторство способствовало тому, чтобы она оказалась в «чулане» исторической безвестности.

Заседания Чрезвычайного революционного трибунала на Атамановском хуторе открыли новую страницу в политической истории советского общества. Это была первая попытка перейти от внесудебных, часто тайных расправ с крупными политическими противниками к иной, формально законной форме их уничтожения. Методы борьбы, применявшиеся в период Гражданской войны, когда система судопроизводства либо вообще отсутствовала, либо существовала в пародийной форме революционной «тройки», уже не устраивали большевистское руководство.

Видимо, казнь А. Колчака и В. Пепеляева вызвала у центрального советского руководства ощущение некоторого «неудобства». Это, по всей вероятности, и послужило одной из причин того, что первым процессом нового типа стал суд над «министрами колчаковского правительства». Тот факт, что на скамье подсудимых не удалось собрать достаточно «именитых» деятелей «белой» Сибири, был гораздо менее важен, чем создание прецедента. К тому же процесс в силу его сибирской специфики можно было провести не на европейской части России. Это давало возможность легко избежать нежелательной огласки в случае неудачного «эксперимента». Поэтому на сибирском уровне к участию в процессе привлекались крупные силы, например два члена Сиббюро ЦК РКП(б).

Первый опыт «постановочного процесса» определил закономерности и форму проведения подобных судов: была отработана методика, включившая в себя такое положение, как апелляция не к логике, а эмоциям, причем не членов суда, которые и так не сомневались в «виновности» подсудимых, а публики; широкое, опять же эмоциональное, отображение хода процесса в прессе – яркость, чудовищность злодеяний подсудимых, их моральная нечистоплотность и т. п.

Естественно, неотлаженность механизма мероприятий подобного рода стала причиной ряда «ошибок». Так, самостоятельное и часто ироничное поведение защиты, нежелание обвиняемых каяться произвели неблагоприятное впечатление на обвинение и публику. Ошибкой устроителей процесса было также сохранение формы революционного трибунала, само название которого ассоциировалось с классовой непримиримостью, а не судебной объективностью. С другой стороны, это диктовалось необходимостью для выполнения главной задачи: помимо суда над «колчаковским правительством» подготовить окончательную расправу с политическими противниками сибирских большевиков – эсерами и меньшевиками.

27 мая 1920 г. в беседе с сотрудником сибирского «Роста» председатель Сибревкома И. Смирнов, вернувшийся из поездки по Дальневосточной республике, рассказывал: «Весь Дальний Восток представляет из себя пять почти самостоятельных областей: 1) Уссурийский край, где во Владивостоке работает земское правительство, 2) Приамурский край, где восстановлена советская власть; японцы вытеснены партизанами, 3) Восточно-Китайская ж. д., где существует смешанная русско-китайская власть, 4) Восточное Забайкалье, где формально власть принадлежит Семенову, а фактически японцам, которые ввели свои войска в незначительном количестве, 5) Западное Забайкалье, где власть находится в руках Дальневосточной республики, которое признано советской властью в качестве верховной власти всего Дальнего Востока»[568].

В годовом отчете за 1919–1920 гг. народного комиссара иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина VIII съезду Советов тот вынужденно отмечал, что на Дальнем Востоке действуют «не наши Советы и не наша Красная армия, а местные красные партизаны»[569].