Адмирал Колчак: правда и мифы

И дело здесь не только в конкретной политической выгоде. Черчилль, будучи прагматиком в политике, в своих мемуарах умел воздать должное по заслугам и врагам, и друзьям. Известно, как высоко оценил он впоследствии И.В. Сталина, хотя смертельно ненавидел коммунизм и после временного вынужденного союза с СССР возобновил непримиримую борьбу с ним, как только был повержен общий враг – Гитлер. Но если Сталин был для него лишь уважаемым противником, то дореволюционная Россия и Белое движение были ему искренне симпатичны. Недаром последний том своих воспоминаний о Первой мировой войне он посвятил «нашим верным союзникам и товарищам – воинам русской императорской армии». И в этих воспоминаниях, уже не скованный никакими соображениями политической выгоды, он добрым словом помянул не только Колчака и Деникина, но и Николая Второго.

Под стать Черчиллю были и представители британских военных миссий при правительствах Колчака и Деникина. Так, офицер британской миссии при Колчаке и его горячий сторонник полковник Джон Уорд – сам выходец из рабочих, состоявший в тред-юнионе и бывший членом парламента от партии лейбористов – писал в английский парламент, что «британское рабочее движение… сделает ошибку всей жизни», если выразит солидарность с большевиками, которых он именует «сверхчеловеческими чудовищами», и что британская демократия совершит преступление, если откажет в помощи белым.[86] Уорд ездил по городам Сибири и выступал перед русскими рабочими и пленными красноармейцами с лекциями о британских профсоюзах и о положении рабочего класса в Англии, пропагандируя мирные методы экономической борьбы за улучшение своего быта. Лекции имели успех, а Колчак «с громаднейшим удовольствием» благодарил англичан за проявленную инициативу (поскольку с пропагандистами у него было, что называется, «туго»).

В политике активного вмешательства в русские дела и помощи белым У. Черчилля поддерживала авторитетная лондонская консервативная газета «Таймс». «Оставить Россию в ее настоящем состоянии, – писала она, – было бы такой же угрозой будущему миру, как выход Германии победительницей из мировой войны».[87] Ей вторила американская «Нью-Йорк таймс», в апреле 1919 года (в разгар военных успехов армий Колчака) призвавшая союзные правительства к официальному признанию его правительства, поскольку оно, по мнению влиятельной газеты, показало себя не только дружественным, но и вполне дееспособным, будучи в состоянии «держать в руках Сибирь без иностранной помощи».

Отношения с французами и у Колчака, и у Деникина были более натянутыми, чем с англичанами. За каждый вагон патронов или винтовок они требовали уплаты деньгами или зерном, то есть с их стороны имела место не помощь, а по сути обыкновенная торговля. В известной мере такие отношения объяснялись тем, что французы, больше других великих наций пострадавшие в войне с немцами, а потому непримиримо настроенные против большевиков, пошедших на сепаратный сговор с ними, в какой-то степени испытывали неприязнь к русским вообще как к неверному союзнику (рост антирусских настроений во Франции, начиная с 1917 года, отмечал позднее сам Колчак на своем допросе: он рассказывал, что после ухода с Черноморского флота, когда его направили с миссией в Америку, поначалу он хотел посетить по дороге не только Англию, но и Францию. Однако, узнав о враждебности французского общественного мнения по отношению к России, он оставил эту мысль).

Отмечая несправедливость такого отношения, кадетская «Сибирская речь» писала, обращаясь к союзникам: «Мы испытали горькое удовлетворение нашей общей победой. Да, милостивые государи – общей, потому что в эту войну русский народ вложил, по вашим собственным источникам, около девяти миллионов своих жертв.[88] Не правда ли, это слишком большая сумма вклада для изменников?».[89]

Но с другой стороны, хотя Франция и не могла простить России сепаратного выхода из мировой войны, ее руководители трезво понимали, что в случае невмешательства в ее дела, если победит большевизм, появится реальная опасность сближения России с Германией, а для Франции эта опасность была бы смертельной. В будущем пакт Молотова – Риббентропа и последовавший за ним разгром Франции Гитлером в одиночку вполне подтвердили эти опасения. Поэтому французские руководители поневоле помогали белым из страха перед Германией. Комментируя действия западных держав, томская газета «Сибирская жизнь» справедливо замечала: «Союзники не только оказывают нам разнообразную и разностороннюю помощь, но не могут не оказывать ее в собственных интересах» (выделено мной – В.Х.).[90] И все же амбиции французских представителей порой доходили до курьеза. Хотя реальной помощи от них было куда меньше, чем от англичан, они болезненно следили за тем, чтобы на официальных церемониях быть впереди других союзников, дабы подчеркнуть «престиж Франции».