Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

«… Сегодня царь должен в 3 часа приехать в Государственную Думу и там держать речь… Господи, Александр Васильевич, какое это может быть громадное, безмерное счастье. Александра Федоровна – тоже по слухам, конечно, – куда-то испарилась – и Бог с ней. Ведь это возрождение всех надежд, возложенных на войну, ведь солдаты поголовно говорят, что “дайте здесь управиться, потом пойдем немцев бить, только бы не знать, что за спиной измена”…

Меня очень обрадовала телеграмма, посланная Родзянкой командующим флотами. Хотя Тимирев говорил, что, кажется, Непенин уже ответил о присоединении Балтийского флота, а про Вас ему ничего не известно, и обещал справиться и позвонить по телефону. Если бы Вы знали, Александр Васильевич милый, как я жду этого звонка, хотя меня больше интересует форма ответа, т. к. содержание можно угадать – по крайней мере, я так хочу этому верить. У меня к Вам просьба, Александр Васильевич милый, пришлите мне приказ по флоту по поводу всего вышеизложенного, если можно, конечно, – мне так хочется его прочитать…» (1 марта)

Позволительно усомниться, что приведенный нами выше приказ, отданный Колчаком после получения телеграммы от Родзянко, восхитил бы Анну Васильевну – да и сама она, кажется, все-таки была не очень уверена даже в его «содержании» (осторожная оговорка «я так хочу верить» в столь восторженном письме довольно красноречива). Очевидно, адмирал более трезво, чем его далекая собеседница, оценивал события и их перспективы, – и все-таки… если даже Колчак и не относился с чрезмерной серьезностью к «политическим» страницам писем Анны Васильевны, – у него могли быть и более серьезные источники, излагавшие нечто подобное им на менее наивном уровне (Тимирева в ноябре упоминала о «не пропущенных цензурой думских речах» как о предмете особого интереса офицеров балтийской Минной дивизии). А потому можно и посчитать достаточно искренними слова, сказанные адмиралом в январе 1920 года:

«Сам факт принятия власти комитетом Государственной думы во время Февральской революции я приветствовал, так как состав правительства перед самой революцией я не считал способным к успешному ведению войны. Когда совершилось отречение Николая II и образовалось Временное правительство, я счел себя свободным от присяги прежней власти и первым в Черноморском флоте принес присягу Временному правительству. Я приветствовал революцию как гарантию возможности подъема энтузиазма в народе и в армии и этим самым возможности довести войну до победного конца, ибо уже перед революцией для меня стало ясно, что монархия к такому победному концу привести не может, – вернее, не монархия, а создавшийся при ней у нас в России государственный порядок, и что должно произойти в создавшемся положении какое-либо изменение. Полагая, что вновь образовавшаяся власть носит временный характер, я считал, что новый государственный строй должен быть установлен каким-либо учредительным органом, Учредительным собранием или Земским собором, словом, выраженной [31]через такой орган волей народа; считал, что монархия восстановлена не будет, что установится строй республиканский, и такой строй считал приемлемым и наиболее соответствующим создавшейся обстановке».

Таким образом, на рубеже 1916–1917 годов предубеждение против слабой государственной власти, не переносимое, впрочем, на монархию в целом, у Колчака должно было сложиться, – но в какие бы то ни было реальные действия оно не вылилось. Адмирал был поглощен заботами о подготовке к предстоявшим весной операциям, которые, как мы знаем, глубоко его волновали. Поэтому и в первые дни «завоеванной свободы» он, казалось бы, должен был интересоваться только узко-«прикладными» вопросами сохранения боеспособности Черноморского флота и приданных ему армейских частей… однако не все было так просто. Колчак оставался Колчаком, и замыкаться в кругу своих непосредственных забот, когда пошатнулась держава, он, похоже, не захотел; согласно одному из сохранившихся свидетельств, не был он и столь лояльным к новой власти и «демократическим завоеваниям».