Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Сильная, а подчас и резкая, властная речь еще имела, особенно на первых порах, власть над толпою, и недаром адмирал Пилкин писал: «Глубокое убеждение и настоящая сила всегда слышались в словах Колчака. Вот почему впоследствии даже распропагандированная толпа матросской вольницы на юге долго не могла выйти из-под влияния искреннего простого слова Колчака. Адмирала встречали и на кораблях Черноморского флота восторженно, прислушивались к каждому слову, клялись сохранить народное достояние и порядок, но… измена проникала сперва медленно, потом все быстрее». Матросская, солдатская, рабочая масса была очень восприимчива к крикливым лозунгам, хлесткой фразе, беззастенчивой и агрессивной агитации, и состязаться с крайними левыми течениями одному русскому адмиралу было трудно, да, пожалуй, и противопоказано: следовало сохранять достоинство Командующего флотом. В то же время борьба за умы вовсе не казалась проигранной – слишком уж причудливо бродили в головах нижних чинов новые идеи, лозунги и даже просто неизвестные прежде слова, так что не случайно эти дни давали богатейшую пищу для анекдотов: о том, как врывавшиеся в частные дома с обыском солдаты кричали «долой самодержавие – да здравствует царь-батюшка!»; об унтер-офицере из солдатского комитета, «расшифровавшем» слово «интернационал» как «интересы нации» (стоит ли удивляться, что такой интернационал приветствовали вполне искренне?); об обращении – и совершенно всерьез! – на солдатском митинге «товарищи евреи-дезертиры!»; о том, как некий революционный поручик объявил об установлении для солдат «восьмичасового рабочего дня» (?!), вследствие чего часть нижних чинов пришла в ужас, решив, что их теперь будут заставлять заниматься строевой подготовкой по восемь часов… Все заинтересованные и незаинтересованные политические партии и организации наперебой объясняли толпе, что она непременно должна что-то делать, творить (или скорее вытворять), но что именно – не всегда объясняли, и, возможно, прав был Верховский, когда писал о недоумении солдат и матросов, «к чему стремиться». И адмирал Колчак пришел к выводу о необходимости захватить инициативу.

5 марта он привел севастопольский гарнизон к присяге Временному Правительству; в тот же день на солдатско-матросском митинге был избран «Временный Военно-Исполнительный Комитет». Похоже, что сначала адмирал отнесся к нему с вполне объяснимым недоверием, но 7 марта на собрании офицеров после «заявления командующего флотом» о необходимости сохранения дисциплины и подчинения центральной власти раздались голоса в пользу сотрудничества с новым комитетом. Примечательна мотивировка выступавших: «сохраняющийся в Севастополе относительный порядок держится только на личном авторитете и обаянии командующего флотом», «между тем пропасть, отделяющая рядовой состав от офицеров, становится все шире и глубже». После этого Колчак согласился командировать в состав комитета ряд офицеров, и 8 марта был образован «Центральный Военно-Исполнительный Комитет» из пятнадцати офицеров, четырех кондукторов, двадцати пяти матросов и солдат и десяти рабочих (выделение в самостоятельную статью кондукторов – своего рода элиты унтер-офицерского состава, производимых в это звание по экзамену, – позволяет предположить, что в число «матросов и солдат» при данном подсчете включены и унтер-офицеры).

«С возникшим с первых же дней переворота Советом матросских депутатов Черноморского флота у меня отношения первое время были хорошие, добрососедские… – расскажет позднее Колчак. – Я считал, что учреждение полезное и будет способствовать сохранению спокойствия и порядка во флоте; постановления Совета, прежде их введения в жизнь, обычно представлялись мне, с моими указаниями по поводу них считались;… добрые отношения сохранялись и с Советом рабочих депутатов Севастопольского порта». Правда, со стороны севастопольского Совета наблюдались попытки подчинить себе Военно-Исполнительный Комитет, оставляя ему лишь «права административного органа» флота (?), но 30 марта оба органа объединились в «Совет депутатов армии, флота и рабочих», причем понятно, что в таком городе, как Севастополь, влияние моряков неизбежно должно было стать преобладающим.

Воздействовать на матросов обе враждующие силы – государственническое и экстремистское течения – пытались, в общем, сходным образом, и не следует категорически обвинять правительственно-оборонческо-военный лагерь в неумении подбирать аргументы или излагать их языком, понятным «народным массам». Вот, к примеру, что говорилось в выпущенной севастопольским Советом 12 апреля листовке «Какой нам нужен мир?»: