Адмирал Корнилов

«24 сентября. Третьего дня поздно вечером с Швейковским отправил тебе журнал мой, из него ты узнаешь, что мы подкреплены войсками, в сообщении с главной квартирой и, несмотря на скопище неприятеля, обложившего Севастополь кругом с Южной стороны бухты, нисколько не отчаиваемся отстоять его, разве Бог нас оставит; тогда его святая воля, дело смертного ей покоряться со смирением — она всегда праведна.

Вчерашний день, т. е. 23 сентября, прошёл совершенно спокойно. Неприятель продолжал занимать свои позиции. Партии его, в малом числе, являлись по высотам. У нас работали над укреплениями, и я на Малаховом кургане, где Истомин делал репетицию сражения; потом толковал с солдатами и матросами. Все оживлены самым лучшим духом, особенно матросы, приняли с «ура». Со всем тем раскинутая местность на большое протяжение указала недостаток войск; я писал об этом князю Меншикову, и сегодня же вечером он дал для защиты ещё Бутырский полк, который и перевезли ночью на позицию. На правом фланге, т. е. там, где в начале нашей жизни в Севастополе жил полковник Фохт. Посылал батальон матросов с сапёрами, горстью казаков и 2 пушками разорить хутор, надоедавший нам своим приютом неприятелю, пользовавшемуся длинной стенкой, протянутой параллельно линии нашей. Молодцы наши отогнали 2 батальона французов и эскадрон их конницы и сделали своё дело в глазах неприятеля, т. е. срыли стенки и сожгли дом. Это чрезвычайно развеселило гарнизон, прибавлений же тут быть не могло, потому что произошло в виду нашем. Севастополь опустел, лавки заперты, кроме некоторых исключений, женщины редки, но продовольствие есть, кроме сена для скота, в котором затруднение. Скоро надеемся восстановить подвоз через Северную сторону, потому что там сообщение совершенно в наших руках. Флот неприятельский часто двигается; так как мы преобразились в сухопутных, то движение его мало нас интересует, разве перестрелка пароходов с нашими наружными фортами, которая почти ежедневно бывает, но всегда без вреда друг другу, по крайней мере, нашим. Одобряю, что ты не спешишь с Сашей, всё он тебе утешение. Письмо моё или журнал с Швейковским держи в секрете до времени (прочитай только его Н.Ф.Метлину). Может быть, в минуту испытания я был слишком откровенен и, может быть, и несправедлив в некоторых суждениях, там изложенных. У нас был Шеншин, которого я почти не видал. Прощай, милый, дорогой друг, благословляю вас всех. Надейся на Бога и молись, чтобы он не допустил только твоему мужу оставить детям позорное имя и дурной пример. Что за красавица Лиза, все об ней толкуют. Когда-то я её и всех вас увижу. Пишешь ли Алёше? Александру-брату — пиши обо мне.

…Неприятель не делал никаких движений, кроме французских стрелков, показывающихся против правого фланга нашего, т. е. на протяжении от Балаклавской дороги к морю, где кладбище. Стрелки эти было отогнали казаков, но когда мы выслали своих, то исчезли. На флоте заметно беспрерывное движение; корабли и суда и прибывают и уходят. На Каче продолжают стоять большой массой, и потом французские корабли и пароходы против Херсонесского маяка, и последние в Трёхрукавной бухте, где, кажется, устроены пристани. Слух носится, что флот для армии доставляет воду с реки Качи. Наши войска продолжают занимать высоты Бельбека и Мекензиеву дачу, а мы усиливать нашу оборонительную линию. Я ездил довольно далеко за город и по Килен-балке и по дороге к шоссейному домику, против бастиона № 3, и видел английский лагерь: небольшой, должно быть наблюдательный отряд, прямо против Малаховой башни, а от него к западу большой лагерь, вероятно, главный английский и потом французский. Ибо известно, что французы расположились по балаклавской дороге и к маяку. Вечером было получено от князя Меншикова письмецо, коим он извещал о преднамерении рекогносцировки всей его кавалерией в числе до 6 тысяч и о сделании от нас диверсии, почему и хлопотал об исполнении этой диверсии.

25 сентября. Со светом надо было катить на Малахов курган, откуда должна быть диверсия. Она состояла в выходе дивизии пехоты с генерал-лейтенантом Кирьяковым и с 2 батареями артиллерии на полупушечный выстрел от батареи на время перестрелки наших рекогносциров, что продолжались недолго, всего выпалено было с дюжину выстрелов и потом притихло. Молчание было нам сигналом возвратить наши войска. Кроме этих занятий, было ещё одно: французский пароход-бриг, подбитый нашими батареями, вбежал в Стрелецкую бухту. Желалось его выжить или сжечь. Ильинский с казаками подскакал к бухте, взял в приз книжку, брошенную на пикет, и, возвращаясь, чуть не был настигнут французскими всадниками. Экспедицию не умели придумать с шансом удачи и потому отложили. Между тем французы, ожидая покушения ночью, послали отряд к пароходу, что произвело две тревоги по нашей линии, и, следовательно, нам до полночи не дали покоя ради умных распоряжений начальника правого фланга генерала Аслановича. Последняя тревога была, кажется, от своего же секрета, им, Аслановичем, посланного. Этот секрет был встречен нашей цепью как неприятель, и, кроме того, с бастиона и редута по нему выпалили. Жертвой этого замешательства были офицер и 4 рядовых матроса, двое ранены смертельно, а офицер и другие двое опасно. Недостаток размышлений наших генералов губит нашу армию. Надо видеть, в какой степени люди одушевлены, а им за то платят картечью. По сведениям от князя рекогносцировка кончилась взятием в плен двух английских гвардейских драгун, которые показали, что английского войска от 17 до 18 тысяч, а французов вдвое и что при Альме англичане и французы много потеряли. Тоже замечены два редута и два ложемента по линии от Балаклавы к Севастополю, вероятно, чтобы обеспечить отступление и амбаркацию в случае неудачи».